Моника Фагерхольм - Американка

Бассейн в подвальном этаже дома на болоте: приблизим его сейчас в последний раз, чтобы рассмотреть получше. Потому что, когда Аландец и Никто Херман вернутся домой из своего плавания, им ничего не придется объяснять: они и так поймут, что все вышло не совсем так, как кое-кто представлял, и тогда-то Аландец облицует бассейн новым кафелем и велит налить туда воды — в первый раз с тех пор, как они поселились в доме на болоте. И Никто Херман подтвердит, попивая вино, что сыграла роль «движущей силы».

— Можно устроить. Твое слово для меня закон, — сказал Аландец со всем тем наигранным энтузиазмом, на какой только был способен. Таким наигранным, что и сам, а он вовсе не был мыслителем, понял, что стоит на большой сверкающей сцене и исполняет жалкий номер.

По Аландцу было заметно, что он уже подустал. Много воды утекло с той поры, когда он был мужчиной в расцвете сил, например в снегах Средней Европы, когда он стоял по одну сторону белого поля и смотрел на известный дом на другой его стороне. Это раз. Но, что еще неприятнее, та вечеринка в конце охотничьего сезона, когда Никто Херман приехала сюда посреди ночи и Бомбе Пинки-Пинк отказали от дома, была тоже совсем недавно, а кажется — целую вечность назад. «Она войдет в этот дом только через мой труп»; Пинки стояла в тамбуре, а Никто Херман, только что прикатившая на такси, звонила в дверь, но никто ей не открывал. И Сандра улизнула посреди ночи, потому что Никто хотела с ней поговорить — а потом они сидели на лестнице в никуда и рассуждали о том, как важно следовать за своей звездой и воплощать в жизнь свои мечты. И пока они так сидели и разговаривали, вдруг появился Аландец, словно из пустоты, с подносом в руках; на подносе стояли бокалы с напитками, а в них — бенгальские огни, или, как их еще называли, звездный дождь. И они сияли в ночи, но почему-то это не казалось красиво — ни Аландец с подносом, ни бенгальские огни в ночи.

Сами того не подозревая, мы превратились в серых пантер, Аландец. Это жутко, если вдуматься. Ведь он как-никак ее родной отец, а ей нужно столько… защиты… потому что отныне возникнет так много трудностей. Каким бы сумасшедшим он ни был, Аландец, все же в нем была удивительная, упорная, неподражаемая сила.

То, что спрятано в снегу, выходит на поверхность в оттепель.

Но ведь могло случиться и то, от чего так просто не отмахнешься? То, что все время возвращалось. Но этого он понять не мог и не обращал на это внимания.

Но — лето в целом, мир, уместившийся в четырехугольнике, даже если в море у Аланда бушевал шторм, когда они проплывали мимо «родных скал», он и Никто Херман. Аландец еще не смотрел по сторонам. Он все еще смотрел прямо вперед. Прямо-прямо вперед.

Ну ладно. В доме в самой болотистой части леса имелось все, что было необходимо девочкам. Поначалу им даже не надо было в магазин ходить за продуктами. Они ели то, что лежало в холодильнике, а в морозильной камере нашли прошлогоднюю лосятину. Тяжелый позабытый заледенелый кусок в самом низу. Он обеспечивал им сытную жизнь до тех пор, пока они уже больше не могли смотреть на жареную лосятину, а потом они еще немного продержались на конфетах, чипсах и шоколаде.

Девочки ушли в свой собственный мир, со своими собственными играми, своими собственными разговорами, и он их поглотил. Возможно, так начиналось прощание с детством. За прошедший год, особенно после того, как Тайна американки была разгадана и предоставлена своей судьбе, много старых игр и рассказов утратили всякое значение.

Но все же — на несколько дней вернуться в детство. Нельзя дважды войти в одну и ту же реку, так говорили греческий философ и Никто Херман. Но это было совсем другое дело. Стало совсем другим. Теперь это жгло. «Если сунуть палец в костер, останется ожог», — сказала как-то раз Дорис Сандре, сообщила как непреложный факт. Теперь она могла сама это испытать. По-настоящему.

Однажды в те времена, когда они с Сандрой жили вдвоем в доме на болоте, в ограниченном четырехугольнике, в бассейне без воды («Маленький Бомбей?» — зло переспросила она, когда они стащили в подвал ворох шелковых тканей и устроили дворец махараджи, это было их последним занятием до сексуального пробуждения, а Сандра передернула плечами — «нет», и ощетинилась, тогда она, как обычно, попыталась превратить все в шутку, сказав «ну, не совсем, но почти»); и тут Дорис вспомнила, что забыла кое-что в доме кузин, когда собиралась отправиться путешествовать по миру, и этого ей теперь не хватало, теперь это ей было просто необходимо. Кассеты с музыкой. Не Наша любовь — континентальное дело, потому что даже Дорис Флинкенберг эта дребедень наскучила (давно пора, решили все близкие, они, даже мама кузин, устали слушать, как Дорис вновь и вновь крутит ее на своем магнитофоне), а тетрадка с любимыми певцами, ее записная книжка… все то, что она обычно таскала с собой. Но ты не можешь вернуться домой. Вот цена расплаты. Все имеет цену. Чем-то приходится расплачиваться.