Моника Фагерхольм - Американка

— Мы ничего не покупаем. — И поспешно захлопнул дверь с таким стуком, что узкая лестница загудела.

И гудела несколько минут.

Сандра опустилась на ступени, словно земля ушла у нее из-под ног.

Но потом она собралась с духом.

Сноб. Она спустилась по лестнице и вышла на улицу.

Она встречала этого парня еще несколько раз. Однажды на танцах в «Алиби», куда заглянула за несколько дней до отъезда.

Сандра стояла у бара и вдруг почувствовала чьи-то руки, словно щупальцы, и пивное дыхание у уха. Она порывисто обернулась и не узнала его. Парень пробормотал что-то о подружке, которая в тот раз была у него в гостях на той квартире. «Зато ТЕПЕРЬ!» — сказал он и схватил ее, Сандра попыталась высвободиться и сбежать в туалет, но он поджидал ее у двери. На миг ей показалось, что от него не отделаться. Он вовсе не старался быть «любезным». Он был разгорячен и неуправляем, словно знал, с кем имел дело.

С такой, хмм. Как Бомба Пинки-Пинк.

А потом она столкнется с ним в университете. Несколько раз в те последние дни в городе у моря, так что она начнет недоумевать, существовал ли он на самом деле, или это плод ее больного воображения, вроде тех галлюцинаций, которые видела французская киноактриса Катрин Денев в фильме «Отвращение», где показано, как постепенно сходит с ума молодая, необыкновенно красивая женщина.

(Но если он не был галлюцинацией, что он был такое? Знак? Может, это проделки Дорис-в-Сандре? Порой Сандра не могла отличить смех Дорис-в-ней от плача Дорис-в-ней. Они были так похожи.)

Фильм «Отвращение» она смотрела в компании Кенни и Риты несколько недель назад, в Киноархиве. Рите и Кенни нравились картины, где высокие, стройные молодые женщины, такие же, как они сами, теряли рассудок или проявляли свои чувства всякими причудливыми способами — очень часто сцены болезни или интенсивных переживаний включали эпизоды, в которых героини срывали с себя одежду.

Сандра снова вспомнила Никто Херман: «У Кенни совсем не было детства. Ей так много приходится наверстывать».

Но больше всего им нравилось ходить в Киноархив — так было принято у людей их круга в то время. А Сандра, Сандра ходила с ними. Иногда случалось и так: ей не хотелось, но ничего иного не оставалось, одиночество было слишком велико. И она плелась за ними.

Но тот парень. Тот неуверенный, смущенный, худой как щепка, некрасивый студент. Порой ей казалось, что он преследует ее — вполне возможно, но ей никогда не узнать это наверняка, пока она будет оставаться там. Когда они встречались, например, в университете, она смотрела мимо него, не обращала на него внимания. Удивительно, но и он стал поступать так же. Никаким образом не выказывал, что это он, тот самый человек, который преследовал ее, пьяный, по городским улицам, в ту самую ночь, когда она попыталась отделаться от него на танцах в «Алиби».

Но он будет там. Повсюду.

Может, она с ума сошла. Не как Катрин Денев.

А на свой собственный лад, незаметно, ненарочито.

Как умела Заячья Губа, включавшая Дорис-в-ней.

Да, да. Сандра капитулировала. И потом, после капитуляции, оставалось лишь продолжать дальше.

Все шло так, как она и говорила. Заячья Губа снова здесь. Но совершенно обессиленная и лишенная энергии. Просто сумасшедшая. Заключенная в свое собственное сумасшествие.

Например, в тот раз, в тот самый последний раз, когда она встретила Никто Херман перед отъездом (она уже утратила всякую надежду снова встретить Никто Херман: Кенни утверждала, что та бродила по улицам в ужасном состоянии, у нее были друзья, которые видели Никто Херман, и Кенни озабоченно говорила, что ей так бы хотелось что-то для нее сделать. Но и из этого ничего не вышло. Делай не делай. Разве можно что-то сделать для человека, если даже не знаешь, где он находится), тогда все это с таким же успехом могло считаться частью внутреннего пейзажа Сандры, который продолжал уплывать прочь без оснований, без причин, это признавала и сама Сандра. Но от того, что это происходило на самом деле, все становилось лишь еще более запутанным, безумным.

ТАК ли это? На самом деле, в действительности? — хотелось ей спросить кого-нибудь, но поговорить теперь было не с кем: Никто Херман тоже сидела на лестнице второго университетского здания. И это была та самая Никто Херман, к которой она привыкла еще раньше. Никто Херман, которая сказала ей: «Воспринимай меня почти как мать. Я могу помочь. Попробовать… Защитить».

И она смотрела на Сандру так, словно говорила то, что думала. Сандра не сомневалась. Тогда — нет. И позже тоже.