Александр Кабаков - Группа крови [повесть, рассказы и заметки]

Впрочем, многие учебники назывались в таком стиле – мол, еще намучаетесь. Едва ли не самый сложный предмет из тех, что мы учили на мехмате, излагался в учебнике толщиной в целых два кирпича под вызывающим названием «Введение в теорию функций комплексного переменного». Я переписал под партой амфитеатровой аудитории две страницы, которые показались мне ответом на попавшийся в билете вопрос, а потом мы с доцентом часа полтора вместе пытались разобраться в списанном из введения. Не хотелось думать, что после введения может следовать основная часть… Слабеющей рукой доцент вписал в мою зачетку «хорошо», я вышел на крыльцо университетского корпуса, присел и потерял сознание.

Любите книгу, источник званий (шутка ротного старшины про строевой устав).

Итак, эти мои записки называются «Краткий курс». Увы, полного курса истории меня – не будет, не успею. А полное собрание сочинений выходит только посмертно, все изданное до этого – неполное, избранное.

Ужас.

Больше обычного не хочется писать. Но должен…

Кому должен? Что и у кого я брал? Что и кому обещал? Ничего и никому… Нет, точнее кому-то, кто сильнее и важнее меня и всех моих возможных кредиторов. Кто не потерпит уклонения от расчета. А что должен? Время, время моей жизни – оно принадлежит ему. Он ведет учет и в любой момент может прекратить кредитование…

Примерно такие рассуждения лежат в основе самодовольной уверенности в божественной сущности сочинительского ремесла. И только наше все честно сказало – «Пока не требует поэта к священной жертве…»

Да и то в «быть может, всех ничтожней он» много кокетства.

Нет, не хочу писать и не буду. А про конец света напишу в другой раз. Может, завтра.

Между тем кошка садится посреди комнаты и принимается подмываться. Если бы чем-то подобным, да еще так же демонстративно, занялась даже самая очаровательная девушка, мы испытали б не только смущение, но и отчетливое отвращение. Потому что девушка – это девушка, чего тут. А кошка – это кошка! С очевидной целью обидеть человека грубого, беспардонного, примитивного, короче – хама, называют «животным». А ведь животные деликатны и целомудренны. Как же ругаться? «Ну ты, человек!» Но в силу нашего самодовольства смысл получается обратный желаемому.

Болезни – наказание или испытание? А бедность? А одиночество? Я думаю, что и то, и другое, и третье – испытание и наказание одновременно. За все сразу. Вернее, наказание за то, что испытания не выдержали. Никто из нас не выдержал испытания.

А в оригинале сначала название было «Еще раз про любовь». Именно такие драмы были при советской власти – их нам показывали, чтобы мы переживали. Нужно переживать, но не из-за советской же этой власти! Есть такие понятные человеческие переживания, Доронина поет по-деревенски, у Ефремова лицо умное, он такой интеллигентный в роли московского таксиста, почти как потом Баталов в роли слесаря высшей квалификации, и у всех человеческие чувства, а кого всякие права интересуют, тем добро пожаловать в институт судебной психиатрии им. Сербского, потому что нормальному человеку невозможно отличить советский Ленинград от Москвы, они неотличимы, а счастье – Брыльска в лохматой шапке…

А пьеса называлась «Сто четыре страницы про любовь», а фильм – «Еще раз…» Пьеса была Радзинского. Сколько же он зарабатывал такими пьесами! Впрочем, теперь мелодекламацией про Ленина со Сталиным – думаю, не меньше. Обличения еще и за границей переводят, не хуже любви, а то и лучше. Я очень хорошо отношусь к этим сочинениям и их автору, честное слово, дай ему бог здоровья. Просто к месту пришлось упомянуть.

В соответствии с прогрессивным режиссерским замыслом в эпизоде вечеринки твист танцевали, и не шуточный, как у Гайдая, а такой как бы лирический…

Потом обнаружилось, что секса нет. А я вам скажу как очевидец и участник – такой секс, как был, теперь не снится даже голландцам с их красными фонарями и эротическими театрами. Тоска у этих голландцев. Вполне над входом можно написать «Художественный Академический сексуальный театр»…

А тогда одна молодая дама из нашей компании стояла во время вечеринки, склонившись и опершись на балконные перила, и разговаривала с мужем, который стоял внизу, во дворе, а другой мужчина тем временем стоял позади нее, колеблясь, как мыслящий тростник… И многие из нашей компании догадывались, а некоторые и видели, что происходит. Это не все, что было, но это было. В середине семидесятых.