Александр Кабаков - Группа крови [повесть, рассказы и заметки]

– И картины все перетаскивать, – отверг и он мое невысказанное предложение. – Нет, давай уж ты ко мне. Все равно – не сейчас, так через месяц, а не через месяц, так через пару лет… Все равно ведь догонишь, а так хоть квартиру сохраним…

Его аргумент насчет квартиры доконал меня. Как-то я оказался не готов к такой практичности мертвецов по части недвижимости.

Одним движением смахнул я дьявольский банкет на пол, вскочил, опрокинув табуретку, и бросился в переднюю.

Дверь была по-прежнему открыта настежь.

Каким-то образом он оказался впереди меня, он уже стоял на лестничной площадке – все тот же, с растрепанными кудрями и высокомерно задранной большой бородой, в своей вечной, заляпанной красками джинсовой куртке на пару размеров больше нужного…

– Я остаюсь, сосед, – сказал я, – я остаюсь.

Теперь он уже был позади меня, в своей прихожей. Там было сверхъестественно светло, свет клубился и кипел.

– Смотри, – сказал он, – передумаешь, а поздно будет. Трехкомнатные в центре на дороге не валяются.

– Иди, сосед, – сказал я, – иди, а я пока остаюсь.

Свет в адской прихожей вскипел нестерпимо, сосед сделался невидим, дверь захлопнулась, и бумажка с печатью легла на свое место.

Завязать хотя бы на месяц, что ли, думал я по дороге на работу.

Проживание оплачивала принимающая сторона, поскольку конференция происходила в то недолгое время, когда страна наша была симпатична всему цивилизованному миру и даже этим миром любима. Как обычно в этих чувствах, тут соединялись любопытство, удивление, тщеславие и корысть. Потом, как обычно же, любопытство удовлетворилось, удивление рассеялось в привычку, тщеславие померкло, а корысть достигла желаемых целей. И оказалось, что никто никого не любит за пределами вышеназванных составляющих, которые сделались очевидны… Впрочем, одним они были очевидны всегда, другим стали внятны по мере их проявления, а третьи продолжали упорствовать в идеалистических обольщениях – правда, идеализм этот оказался, как часто бывает с идеализмом, в хорошей цене.

Однако до всего этого было еще далеко, а пока активные творцы новой реальности танцевали карибские танцы в кооперативных ресторанах и ездили по международным конференциям «Карибские танцы как лицо нового русского идеализма» и «Международные конференции как лицо новых русских карибских танцев». И в тех и в других событиях наиболее важное участие принимали специалисты по восстановлению человеческого лица с еще оттепельным стажем, отставные физические академики, поэты, энергичные филологи, журналисты-международники в больших званиях и вообще партработники среднего и высшего звена, а также кандидаты экономических наук и другие дети избранной творческой интеллигенции, которые за отцов отвечали только в дачных ведомственных поселках, занимая там лучшие участки – ну не экспроприацию же было снова устраивать…

Затесался в эту компанию и Шорников Юрий Ильич, от рождения беспартийный, да и по пятому пункту того… вроде бы отчасти…

И этого оказалось достаточно, чтобы приехать в небольшую северную страну в составе русской группы участников конференции «Человеческое лицо как лицо нового русского человеческого лица» и поселиться в трехзвездной, как герой-летчик, гостинице мировой сети, проживание в которой и оплачивала принимающая сторона.

С утра она оплачивала завтрак в полуподвальном, но крахмально-мельхиоровом зале со столом самообслуживания, названным как раз в честь окружающей страны. За завтраком физический академик здоровался с каждым входящим по-английски «монинг, сэр». Назойливость академического приветствия оправдывало только полное незнакомство ученого с английским языком. Юрий Ильич вежливо кланялся, но садился самостоятельно, налегал на яйца пашот, жареные сосиски и бисквиты к кофе.

Позавтракав, интеллектуалы болтались в лобби, которое упрямо именовали вестибюлем, повесив на грудь бейджики со своими фамилиями и непривычным названием родины. Самые опытные обсуждали местную дороговизну и перспективы субботней поездки на оптовый рынок, пугливые новички напряженно прислушивались и разумно молчали. Потом приходил шикарный автобус с затемненными панорамными стеклами и кондиционированными сквозняками в салоне. Автобус вез всю компанию в университетский городок, где в полупустых аудиториях и происходила битва умов.

Битва эта, как в форме тематических панелей, так и пленарных заседаний, была невыносимо скучна. Синхронист переводил «ускорение» как «увеличение скорости», а докладчики рассказывали русским, среди которых были жители Капотни и других суровых мест, о скором расцвете свободной экономики и еще более свободной культуры. Капотненские, привыкшие за последние годы спокойно спать и даже писать диссертации под еженощную пистолетно-автоматную стрельбу, верили европейским коллегам на слово. Американцы улыбались, но их улыбкам все знали цену, даже наивные западные европейцы, не говоря уж об изощренных русских, еще заставших выездные райкомовские комиссии старых большевиков. Американцам не верил никто, и все оказались правы.