Александр Кабаков - Группа крови [повесть, рассказы и заметки]

По телевизору показывали дурные новости. Вопреки обыкновению, я не пришел от этого в бешенство, а, наоборот, смотрел с интересом, стараясь вникнуть.

Потому что стоило отвлечься от телевизора, как всплывали одна за другой картинки минувшей ночи, и появлялась твердая уверенность в приходе «белочки» – я знал от приятелей, что она начинается не во время запоя, а именно в такие перерывы, когда выпиваешь умеренно или совсем не пьешь. Ночные приключения в соседской квартире как нельзя лучше соответствовали моим представлениям о симптомах белой горячки. Не обязательно же видеть мышей или маленьких человечков, можно обойтись и следами невидимки-разрушителя…

Тут я заметил, что, несмотря на вопли телевизора, думаю о вчерашнем, совершенно потеряв интерес к текущим событиям из жизни шалав и мошенников.

И как только я это заметил, вчерашнее вернулось: за кухонной стеной раздался мерный стук, будто в смежной кухне кто-то забивал гвозди, один за другим.

Допустим, сколачивал гроб.

На этот раз я не стал брать с собой молоток для отбивания мяса – я был трезв достаточно, чтобы отказаться от дуэли на молотках с призраком. Кроме того, в отличие от предыдущей экспедиции на тот свет, в нынешнюю я отправился вполне одетым – в домашних кроссовках с примятыми задниками, в старых джинсах еще польского производства и охранной форменной куртке на голое тело.

Дверь в квартиру покойного соседа была закрыта и опечатана, будто никто ее и не трогал.

Все же безумие вполне присутствовало в моих поступках, хотя я был одет и без кухонной утвари в качестве оружия. Паранойя проявилась вот как: ни на одну минуту не задумавшись, я содрал бумажку с неразборчивым оттиском какого-то штампа, толкнул дверь, которая легко подалась, вошел в прихожую и, уже привычно протянув руку в сторону, щелкнул выключателем.

Светильник, с которого, очевидно, стерли полувековую пыль, засиял.

В прихожей было не только идеально чисто – здесь не было никаких лишних вещей. Бархатная, потертая, но вполне исправная банкетка, высокое, до потолка, зеленоватое зеркало в темной резной раме, рогатая вешалка с одиноким старым пальто – и все. Даже представить себе изломанную в щепки раму валявшейся посреди этого порядка было невозможно.

И во всей квартире стояла совершенная тишина.

И повсюду сияли люстры, светильники, бра – в коридоре и комнатах.

И по стенам сплошь, как и полагается в обители живописца, висели картины.

А посреди большой комнаты, в которой у покойника была мастерская, стоял совершенно исправный мольберт с незаконченным городским пейзажем на подрамнике.

От тишины по спине моей поползли мурашки – пожалуй, это безмолвие было хуже дьявольских стуков и криков. В тишине, не нарушаемой даже скрипом щелястого паркета, беззвучно качавшегося под ногами, я вернулся в прихожую.

И нисколько не удивился, посмотрев в зеркало: в толстом стекле моего отражения не оказалось. Собственно, тут и не было ничего удивительного.

Входная дверь была открытой, какой я ее оставил. Я выглянул – по лестнице, к промежуточной ее площадке, к лифту, спускался человек в пальто. Я обернулся к вешалке – все ее рога были свободны.

В эту секунду у меня, видимо, подскочило давление – в глазах потемнело, и я аккуратно сполз по стене рядом с соседской дверью.

Жизнь моя наладилась – в том смысле, в котором только и может наладиться жизнь: все, что в ней происходило, было ожидаемым, рутинным.

Я уволился с работы, предварительно подсчитав, что и одной моей пенсии хватит на существование скромное, но вполне для меня достаточное. Разве что выпивку придется немного ограничить, раза в полтора уменьшить. Во всяком случае, акцент надо было перенести с забегаловок на магазины. Так оно и хорошо: если не по медицинским соображениям, то хотя бы по экономическим это давно следовало сделать.

Уволившись, я довольно быстро изменил свой режим – стал спать до десяти-одиннадцати утра, к чему прежде был решительно не способен, я «жаворонок». Но теперь, поскольку засыпал я не раньше двух-трех ночи – да и то не засыпал, а только ложился в постель, в которой ворочался до позднего рассвета, – я начал добирать сон утренними часами до необходимого даже мне, мучающемуся бессонницей с молодости, минимума.

Днем бесцельно и бессмысленно бродил по городу, позволяя себе время от времени чебурек с рюмкой – при этом нервничал, потому что такая расточительность могла вернуть меня на службу ради заработка, а на службу я не хотел, да и не мог – безумные ночи не оставляли сил.