Сергей Довлатов: Интервью

— Вы заметили отдельные преимущества западной системы?

— Система тут ни при чем. Дело в организации производства. Если верить Эриксону, то производство у них организовано бесподобно. Никакого бюрократизма, штурмовщины, простоев. Все четко, рационально, каждый винтик на месте. Условия труда отличные: вентиляция, душ, чистота. Если швед не загибает, конечно. Но не думаю… И заработки высокие. Только вот что получается. Человек на заводах Эриксона — рабочий и больше никто, механическая сила, инструмент. Между прочим, он этого даже не скрывал: «Я забочусь о станках и о людях. Станки должны быть в исправности, а люди в довольстве». Но человеку мало быть сытым. Он, представьте себе, хочет быть героем. Чтобы о нем стихи писали. Шведские рабочие, казалось бы, имеют все, а на душе у них тошно. Недаром говорят, что в Швеции такая мода — газом травиться…

— То есть вы хотите сказать, что победа техники куплена ценой моральной деградации?

— По-научному — так.

— Но ведь и за голую идею никто работать не станет. Один моральный стимул…

— Я ведь не сказал — только моральный стимул. Надо сочетать…

— Звонок?

— Да, кончился обед.

— Но я же ничего не успел!

— Изложите все как есть, раз уж это необходимо.

— Чем больше узнаешь, тем труднее вникать… Когда я был студентом, явился как-то раз к профессору на консультацию. А он зачет принимает. Название темы на доске «Образ лишнего человека в русской литературе». Двадцать гавриков строчат, не поднимая головы. Профессор меня и спрашивает:

«Сколько бы вам понадобилось времени, чтобы осветить эту тему?» Я отвечаю: «Дней пять». «Ну вот, — говорит профессор, — вы бы управились за пять дней, мне двух пет мало, а им трех часов достаточно».

— Поучительная история.

— Может, вы напоследок скажете о себе что-нибудь героическое?

— Ей-богу, нечего рассказать. Я бы с удовольствием. Хотя отчего же, лет десять назад я полгода жил в одной комнате с Витей Штерном, который учился играть на тромбоне…

— Я серьезно спрашиваю,

— Кроме шуток, не знаю. Приходите на собрание. Героев полный зал. В четыре пятнадцать начало. Знаете, где наш красный уголок?

— Найду.

…Посреди заводского двора разбит квадратный сквер с фонтаном, английскими стрижеными кустами и клумбами по углам.

По территории завода снуют электрокары, громыхает автопогрузчик, волоча за собой металлический трос с крючком.

В стену административного корпуса вделана блестящая латунная доска с надписью: «Здесь хранится письмо комсомольцам 2018 года. Вскрыть в день столетия комсомола».

Газетчик обогнул котельную с круглой кирпичной трубой, и перед ним выросла громада нового недостроенного корпуса. Квадратные стекла его были в мелу. Над стенами возвышался подъемный кран.

Корреспондент поднялся в редакцию. Застарелый запах табака и клея. Столы завалены бумагами, подшивками старых газет, фотографиями. Под листами макета чернеет громоздкий остов «Ундервуда». В шкафу под стеклом золотятся тисненые корешки энциклопедии. Бледно-зеленые обои испещрены номерами телефонов. На календаре алеет воскресенье…

Рита кричит в трубку:

— Как фамилия? Баскаков или Басманов? Говори по буквам: Банионис, Авдюшко, Сорди, Миронов… Шеф курит, роняя пепел на газетные бланки. Фотограф Камчаткин раскладывает на батарее мокрые, покоробившиеся снимки.

— Отличный кадр, — сказал он вновь вошедшему, — лицо и руки детально проработаны, а весь технический фон как бы в тумане…

— Хороший снимок, — подтвердил корреспондент.

— Ты держишь его вверх ногами! — обиделся Камчаткин.

— Черт возьми! — крикнул шеф. — Кто утащил мои ножницы? Чем я теперь буду создавать передовицы? — Он заметил в дверях корреспондента. — Ну как, есть что-нибудь в блокноте? Учти, к среде ты должен выдать двести строк.

— Я постараюсь закончить к среде, — ответил он. — Тут сегодня в красном уголке собрание, я бы хотел присутствовать. И вообще мне надо подумать…