Сергей Довлатов - Мы и гинеколог Буданицкий

– Ты писатель, – говорит ему Бернович, – вот и опиши, чего я кушаю на сегодняшний день. Причем без комментариев, а только факты. Утром – холодец телячий, лаке, яички, кофе с молоком. На обед – рассольник, голубцы, зефир. На ужин – типа кулебяки, винегрет, сметана, штрудель яблочный… В СССР прочтут и обалдеют. Может, Ленинскую премию дадут за гласность…

Третий год писатель снимает дачу в русской колонии около Монтиселло. Третий год Вениамин Бернович дает ему советы: – Ты опиши мою Фаину, слышишь? Как говорится, от и до. Причем без комментариев. Вот смотри. В Союзе элементарное комбинэ было проблемой. А здесь? Две шубы я ей купил на сегодняшний день. Четыре кофты с аппликациями. Платьев навалом. Туфель одних штук двадцать пять… Ты же писатель. Так опиши все это барахло. Вывод, например, такой – спасибо капиталистической Америке… А этих комбинаций у нее здесь целый шкаф.

Бернович делает паузу. Лицо его озаряется предчувствием здорового смеха:

– Ты писатель? Вот и догадайся. Что у женщины под юбкой, а у мужчины в голове?

Григорий Борисович смущенно опускает длинные младенческие ресницы.

– Не знаешь? Комбинация! – восклицает Бернович. – Ответ – комбинация! Понял? У женщины под юбкой… У мужчины в голове… Комбинация!

Его жена Фаина тоже наведывается к писателю:

– Так редко удается поговорить с культурным человеком.

Затем Фаина одергивает сарафан и громким шепотом произносит:

– Я вам главное скажу – киноартисты постарели. Баталов, Евстигнеев, Моргунов. Ведь если разобраться, то уехали мы десять лет назад. А Евстигнееву, я думаю, уже и тогда было за сорок Годы, в общем, идут, люди стареют. Такое у меня ощущение. Может, я не права?

– Почему же, – реагирует Григорий Борисович, – действительно стареют. А годы, в общем-то, идут…

Лето выдалось теплое и солнечное. Даже комары вели себя не очень агрессивно. Бернович и Фаина заходили к писателю все чаще. Бернович дарил ему только что пойманных, еще холодных маленьких окуней. Фаина неожиданно и решительно мыла ему посуду.

«Демократия, – размышлял он, – не только благо. Это еще и бремя. В Союзе такие люди были частью пейзажа. Я воспринимал их как статистов. Здесь они превратились в равноправных действующих лиц. Впрочем, – спохватывался писатель, – это хороший добрые люди. О них можно, в принципе, написать рассказ…»

Бернович говорил:

– Фаинка – дура. Купи мне, говорит, на сегодняшний день «чероки»…

– Что это?

– «Чероки»? «Чероки» – это тачка. Называется – джип «чероки»… Купи, говорит, «чероки». А я говорю – ты посмотри на свои бюсты Они же в джипе будут трястись, как это самое… Как последний день… Ну этой. Как ее. Помпеи.

Фаина говорила, оставаясь с писателем наедине:

– За мной еще до Вени один кинооператор ухаживал. В Дом искусств мы с ним ходили. Помню, весь тет-а-тет собирался. Ульянов, Яковлев, этот. Как его? Ждигарханян.

Бернович и Фаина часто ссорились. В такие минуты заходили поодиночке.

Фаина говорила:

– Ему лишь бы поддать и в койку. Я к такому отношению не привыкла.

– Сколько лет вы женаты? – интересовался писатель.

– Двадцать пять. А что?

Бернович тоже жаловался:

– Фаинка совсем одичала. Не ходи, говорит мне, в шортах. Ноги у меня, оказывается, слишком полные. А если я такими вот ногами дважды по этапу шел? Тогда что?..

Бернович как-то раз зашел и говорит:

– Писатель, дело есть. Хочу у тебя поселиться.

– Навеки? – поинтересовался Григорий Борисович с юмором и легкой тревогой.

– Нет, до среды включительно. Бернович понизил голос и свистящим шепотом договорил:

– Фаинка идет по неверной дороге. – И затем еще более доверительно: – Вот ты писатель. Опиши такое дело. Муж зарабатывает бабки. То есть буквально ходит по острию ножа. На триста шестьдесят кусков с довеском плавает в бензине. Два билдинга имеет в Поконо… А жена ему говорит: «Я тебя презираю. Я на сегодняшний день хочу культурному человеку отдаться…»

Бернович встал и отчеканил: – Выследить ее хочу на манер КГБ. Ты слушай в понедельник я уеду. Отгоню машину в рощу, а сам к тебе. И займу у окна наблюдательный пункт. Не возражаешь?..

У Григория Борисовича заметно испортилось настроение. Границы его частной жизни беспощадно нарушались. Какие-то посторонние люди участвовали в его судьбе…

– Не возражаешь?

– Ладно, – сказал писатель, – дело ваше. И, сославшись на хозяйственные заботы, ушел В тоске и печали направился к озеру. У самой воды на клетчатом одеяле лежала Фаина. Ее силуэт напоминал географические очертания Конго.