Карстен Йенсен - Мы, утонувшие

Альберт выпрямился и обернулся к людям.

— Давайте, ребята! — крикнул он, рубя рукой воздух. — Раз, два, три — поехали!

Платформа стояла.

Где-то посреди этого моря мужчин один моряк замычал шанти, старинную морскую песню. Вот подхватили другие. И вот уже вся толпа, ритмично покачиваясь, пела старинную песню, под которую столетиями трудились моряки. Но и это не помогло.

Альберт подозвал мальчика и попросил его сбегать за учениками Навигационной школы, что на Торденскьольсгаде. Мальчик тут же кинулся за помощью, и вскоре по Хаунегаде уже маршировали юные моряки. Их было тридцать. Им тоже накинули на плечи веревки. Они засучили рукава, демонстрируя свои татуировки.

«Они — юность, они — будущее, — подумал Альберт, — теперь камень поддастся».

И платформа стронулась с места, в знак протеста скрипя колесами; казалось, под ужасной тяжестью она развалится на куски. Настал опасный момент: надо было преодолеть бордюр на тротуаре, — камень пошатнулся, но удержался на месте. И снова раздались звуки шанти. Только теперь Альберт расслышал слова.

Ребятишки с восторгом подтягивали. Песня была залогом их будущей мужественности. Запевали молодые капитаны и штурманы — те, кто обладал достаточным опытом, чтобы чувствовать себя бывалым мореходом. Это была их песня. Годы в море утвердили их права на нее. Для стариков она была воспоминанием, и Альберт знал, что многие не раз поднимали парус или стояли у брашпиля под звуки этой песни. Он думал, что это патриотическая песня моряков. Не важно, на каком языке она пелась. В ритме была ее суть, не в словах. Она не проповедовала — она обращалась к мускулам, а из мускулов шла в сердце, откуда напоминала мужчинам о том, на что они способны, заставляла забыть усталость и продолжать сообща упорно трудиться.

«В единстве сила» — будет написано на его камне, но, потный от возбуждения, стоя у платформы с камнем, он осознал, что там можно было написать и «Виски, Джонни!», если бы только эти слова не звучали так неподобающе. Ведь это песню единства он слушал.

Подняв красное мокрое лицо к солнцу, он улыбнулся.

Камень достиг места назначения.

Альберт несколько раз собирал народ в отеле «Эрё», чтобы обсудить памятник, или «камень единства», как он его для себя окрестил. Требовались средства, сбор которых предполагалось осуществить, как все важное и существенное в Марстале, сообща, в форме множества малых пожертвований. Стоя на трибуне, разгоряченный, он, на свое счастье, забывал, что упустил один важный момент. Почему памятник ставят именно теперь? Пятидесятилетний юбилей возведения мола пришелся как раз на рубеж веков, но тогда никто не выступил с такой инициативой. Столетний юбилей настанет лишь через двенадцать лет, и он сомневался, что до него доживет. Тогда ему исполнится восемьдесят один год, а он был не настолько самонадеян, чтобы вообразить, что будет жить вечно. Так почему теперь? Почему именно в 1913 году?

К счастью, никто ни разу об этом не спросил. «Конечно, — сказали все, когда он заговорил об этом впервые, — памятник городу нужен, а что более достойно увековечения, чем возведение мола?» И ему ничего не пришлось рассказывать о том июньском дне, когда у него в ялике к югу от Хвоста закружилась голова, — том самом дне, когда возникли предчувствия, смысл которых ускользал от него самого. Такие вещи с трибуны не произносят. Да такое и с глазу на глаз не расскажешь, и уж во всяком случае, это не повод собирать двести тридцать человек и предлагать им тянуть платформу с камнем весом в четырнадцать тонн.

Так почему теперь, почему именно в 1913 году?

Пока не стало поздно, пока мы не забыли, кто мы такие и зачем делаем то, что делаем.

Поздно? Что ты хочешь сказать?

Нет, у него не было ответов. Но в нем сидело предчувствие конца. И чтобы заглушить его, он очертя голову кинулся в это предприятие с возведением памятника.

С трибуны в банкетном зале отеля «Эрё» он раз за разом излагал факты. Вспоминал о том, что когда-то гавань была открыта ветрам с севера и востока и даже с юга, где море штурмовало перешеек, называемый Хвостом. Вспоминал, как даже стоящие на зимовке корабли выбрасывало на берег. Если бы все так и осталось по-прежнему, им было бы не избежать разорения, так что выход был один: обустроить гавань. И вот появился человек, которого следует считать настоящим отцом-основателем города в его нынешнем виде, хоть он строил не на земле, а в море. Он стоял у истоков единства — силы, которой мы поставим памятник. Его имя — шкипер Расмус Йепсен. Шкипер призвал граждан города собрать подписи в пользу строительства мола. Триста пятьдесят человек поставили свои подписи, одни предлагали силу собственных рук, другие — щебень, третьи давали деньги. Но каждый внес свой вклад, за исключением одного человека, который отказался под тем постыдным предлогом, что, дескать, заботиться нужно о своих насущных нуждах, а не о грядущих поколениях.