Карстен Йенсен - Мы, утонувшие

«Нимбус» отбыл в Исландию, а оттуда в Галифакс. Из Галифакса они вернулись в Ливерпуль. Рождество отмечали в Атлантическом океане.

Олд-Фанни рассказывал свои истории. От Блютуса, кроме присутствия, ничего не требовалось. И он присутствовал среди них, а вместе с ним — все то, что младенцу положено иметь в пеленках, состряпанных из полотенец и половых тряпок, он срыгивал, пускал пузыри, причмокивал и плакал. То у него была опрелость, то колики, но в основном — светлые часы, когда глазки-телескопы изучали кают-компанию, бывшую для него вселенной, тайны которой он открывал. Двадцать человек смотрели на него как на экран в кинотеатре. Всем хотелось его развлечь: потрогать, пощекотать, позволить укусить себя за палец, пошевелить ушами. Они брались менять подгузники, присматривать за малышом, давали советы по уходу и в совокупности владели познаниями, которые, как приходилось признать Софии, превосходили ее собственные. Конечно, она родила Блютуса, но опыта у нее не было, и она с благодарностью прислушивалась к добрым советам.

— Он как дегауссинг, — говорил Антон о Блютусе.

Дегауссинг представлял собой электрический кабель, идущий по периметру корпуса судна вдоль ватерлинии, и служил для размагничивания, чтобы «Нимбус» не притягивал магнитные мины. Прямо как Харальд Блютус. Он не только их сплачивал, но и защищал — быть может, преимущественно от себя самих. Они пустили корни посреди волнующегося моря.

Твои корни — не в твоем детстве. К земле тебя привязывает ребенок. Дом там, где твой ребенок. И Кнуд Эрик внезапно это понял.

Он был привязан к Блютусу, не к Софии.

Дважды они встретились, оба раза случайно, но эти случайности не походили одна на другую. В первый раз речь шла лишь о незрелой юношеской влюбленности, а со стороны Софии и вовсе только о фривольной игре с впечатлительным мальчиком. Она признала это в разговоре с ним. Кнуд Эрик едва ее знал. Единственное, что привязало его к девушке, — незавершенность их неуклюжего прощания и ее внезапное исчезновение.

София утратила свою притягательность для Кнуда Эрика. Но по большому счету его не привлекала ни одна женщина. Вот в чем была проблема. Его притягивал минутный экстаз, сопровождавшийся дождем из осколков снарядов, вот и все. Он предпочитал заниматься любовью в темноте и видеть лицо партнерши лишь в свете вспышек от падающих и взрывающихся поблизости бомб. И подозревал, что София в глубине души на него похожа и Блютуса зачала где-нибудь по-быстрому, под грохот разрывов.

Что-то их связывало, но не ростки желания. Те минуты на пороге смерти, которые они вместе провели в ледяной воде, когда он прыгнул за борт, чтобы спасти ее. Наверное, на самом деле хотел спасти себя, а она просто подвернулась под руку.

Они много разговаривали, и это стало настоящим переворотом в его жизни. София перебралась из капитанской каюты в каюту Хельге, который переехал ко второму помощнику. И хотя София теперь спала отдельно, одиночество покинуло каюту Кнуда Эрика. Она была на пару лет его старше, опытнее, и у нее не осталось иллюзий. Юношескую мечту она осуществила с лихвой, потом ее переросла, а другой не появилось. Она повидала мир. Могла называть один портовый город за другим и говорила с ним как моряк с моряком. Таков был тон их бесед.

Была одна вещь, которой он не касался, даже не пробовал. Женщины он в ней не искал, и, наверное, потому она его принимала. Когда-то София пряталась за жеманными литературными фразами начитавшейся романов и замечтавшейся девицы. А теперь обзавелась дубленым фасадом моряка. В этом мире он чувствовал себя уверенно и не хотел исследовать, что за всем этим скрывается. Не было сил, и не было мужества. Совет Антона все еще звучал в голове: лучше забыть.

Он не хотел никого узнавать ближе — боялся найти за внешним фасадом то, от чего этот фасад рухнет.

Кнуд Эрик поставил бутылку в шкаф и больше не доставал. Он победил отвращение к Херману и стал заходить в кают-компанию. Блютус притягивал. Хоть и не из его семени произошел этот ребенок, однако не без его помощи. Именно он стоял на великом пороге между жизнью и смертью и тащил новорожденного на верную сторону. Нет, он не знал, спас ли себя самого. Но знал, что спас Блютуса, и это было важнее. Бездетный, он внезапно ощутил свою скудость. Блютус был не его. Но он заслужил на него право, сделав смертельный прыжок в волны, температура которых не превышала двух градусов.

Он случайно снова встретил мисс Софию. Но Блютуса спас не случайно.