Леонид Сергеев - До встречи на небесах

— Да нет… я дойду…

— Боишься! — заключил Коваль. — Ленька и поддатый отлично водит. Я с ним ездить не боюсь.

— Если и гробанемся, в неплохой компании будешь лежать, — хмыкнул я.

— Не-ет, не поеду…

Поступал Яхнин и гнусновато, при этом прикидывался простодушным, будто все делал без злого умысла. Будучи членом бюро детской секции (влез, прохиндей, туда неспроста — какая-никакая власть — он всегда старался крутиться в верхах; сейчас и вовсе зам. президента Сэфа), он на собрании, в числе вновь принятых в бюро, вместо Мезинова назвал кого-то из «своих» (сделал вид, что не заметил), пока в зале не раздались возмущенные крики.

— Ах да! — спохватился (и это он, крайне осторожный, который все заранее взвешивает и прикидывает, у которого никогда не бывает запоздалых реакций — только мгновенные).

Нам-то с Мезиновым (и не только нам) сразу стало ясно — четко продуманный ход, работает под рассеянного, простодушного дурачка — он и его ансамбль разыграли дерьмовую мизансцену (с дальними планами — прибрать к рукам всю деятельность секции). Считается, что к гнусным поступкам человека подталкивает страх, но, судя по этому эпизоду, не только он.

Яхнин, бестия, подленько так, прятался от меня пьяного, когда был со своим другом юристом из Воронежа, чем нанес мне страшную рану. Был случай, когда у раздевалки ЦДЛ, пока я прощался с друзьями, одна пожилая еврейка взяла мою связку книг (перед этим я заходил в книжную лавку и накупил для приятеля два десятка книг — и как бабенка их подняла?) и потащила к выходу, опираясь на руку мужа. Яхнин все видел, но не остановил воровку (друг называется!), а мне сказал:

— Сергеев, твои книги уносят, хе-хе!

Когда я догнал похитителей, дамочка, как ни в чем не бывало, поставила книги на стол дежурной и с невероятной прытью ретировалась (кстати, эти супруги были не случайными посетителями, а членами СП).

В другой раз я пригласил в ЦДЛ двух девиц, взял бутылку вина, жду когда подойдет мой друг, чтобы, как обычно, заговорить девицам зубы и двинуть ко мне или к Воробьеву, или в мастерскую Яхнина. Он появляется, здоровается, идет к буфету.

— Бери всем кофе! — даю ему наказ.

Он скорчил злую гримасу и отмочил на весь зал:

— Что значит «бери»? Вот ты и бери! А может, у меня денег нет!

Он взял кофе только себе, подсел и поставил меня в идиотское положение (а себя тем более). Даже если у него действительно не было денег (что маловероятно, да и кофе стоило пятнадцать копеек), он мог взять четыре чашки в долг, ведь буфетчицы наши приятельницы, или отозвать меня и объяснить что к чему — да, полно вариантов — он выбрал открытое жлобство. После этого номера любой нормальный человек больше не устраивал бы с ним подобных романтических встреч, а я, бесхребетный, все ему простил.

Больше, вроде, ничего не припомню — все-таки чаще он поступал как истинный друг: и когда отбирал у меня деньги, чтобы я все не пропил, и когда был строг с настырной женщиной, которая затягивала меня в брак, и когда устраивал выставку моих работ в Архитектурном институте, и когда приглашал нас с Тарловским на вечера, которые он вел — вернее, на застолья после этих вечеров, и когда написал хвалебное предисловие к моей книжке в издательстве «Белый город» (которая так и не вышла), и когда помогал выбрать название сборника моих рассказов. Никто иной, как Яхнин устроил мой юбилейный вечер. После моего шестидесятилетия звонит:

— Готовься! Я договорился.

— Зачем? Не стоит! — начал я канючить. — На этих вечерах сидишь, как на собственных похоронах.

— Перестань, Сергеев! Хороший повод нам всем собраться, — отвечает. — Собственно, ты нам и не нужен. Выставим твою фотографию, а ты сразу иди в буфет.

Многие годы по вечерам мы просиживали в клубе за бутылками водки и чашками кофе; чаще всего вчетвером: Мазнин, Кушак, Яхнин и я. Наши затяжные разговоры начинались с литературы. Мазнин, который читал абсолютно все, называл новые сборники и по памяти цитировал отрывки из них. А мы тут же наперебой расхваливали или громили авторов.

Потом Мазнин ударялся в общие рассуждения о литературе, заводился, строил «храмы». К примеру, говорил что-нибудь эдакое:

— …На технику письма обращают внимание профессионалы, а для читателя главное — сопереживать, эмоционально возбудиться, «сжиться» с героями. Сейчас все пишут, но где интонация, полутона, нюансы?! Все дело в нюансах! (Я слушал Мазнина разинув рот и мучительно думал — есть в моих работах «нюансы» или нет?)