Алексей Никитин - Истеми

— Не люблю Киев, — решительно сказал он и налил водку. — Я был у вас всего раз. Две недели прожил с женой в гостинице. У нас балкон выходил на Днепр. Полукруглая такая гостиница на самом берегу…

— «Славутич», наверное, — догадался я.

— Не помню. Может быть. Стоял сентябрь, теплый приятный месяц. Я выходил на балкон и передо мной был красивый, зеленый город, и церкви разные… Мы кушали только в ресторанах и хорошо отдыхали. И так было две недели…

— А потом?

— А потом я вернулся домой, и меня на следующий день взяли. И все четырнадцать лет, которые я просидел, я вспоминал этот балкон, и реку, и церкви на другом берегу… Извини, я не люблю Киев.

Вот так и у меня с Белокриницкой, только наоборот. Она уже давно уехала. Сперва в Норвегию, а сейчас я даже не знаю, где она живет и чем занимается.

Выпив семь чашек кофе (чашки я не мыл, выстраивал их в ряд на кухонном столе: четыре кофейных, оставшихся от родительского сервиза, две чайных, купленных по случаю, и одна большая кружка), я сунул разговор с Недремайло туда, откуда достал — в ящик. И включил компьютер.

На имя Истеми опять пришло письмо. Копии: Президенту Объединенных Исламских Халифатов, Халифу Аль-Али; Ламе Монголии, Ундур Гэгэну; Императору Священной Римской Империи, Карлу XX.

«Уважаемые товарищи монархи, диктаторы и президенты, — в развязном тоне писал Президент Словернорусской Конфедерации Стефан Бетанкур, — дорогие коллеги. История с большой буквы, как известно, закончилась. Ее сдали на хранение в ломбард и засыпали нафталином. Но наша история закончилась еще раньше — двадцать лет назад. Так что, давайте, не будем гальванизировать бедный труп. Пусть покоится с миром. Нам не на кого обижаться, и не у кого требовать компенсации морального ущерба. И незачем. Я, во всяком случае, не намерен. Всем, у кого есть ко мне вопросы, предлагаю встретиться. Остальных прошу оставить меня в покое. По правилам сейчас мой ход. Я не стану его делать и передавать следующему не стану тоже. Еще раз повторяю вам: игра закончена. Забудьте».

Я прочитал письмо раз. Потом еще раз. Оно было написано в панике. Если бы Курочкин писал от руки, буквы у него прыгали бы, наскакивали одна на другую и слипались в нечитаемые комья — его здорово колбасило. В нормальном состоянии он просто не смог бы нагородить столько нелепостей в нескольких коротких строчках. Да еще этот утренний звонок. У него что-то случилось, это очевидно. Какие-то серьезные неприятности. Намного серьезнее тех, о которых он мне рассказывал. А если так, от Курочкина лучше отодвинуться. Отойти и со стороны посмотреть, что будет дальше. Со стороны виднее.

Не самый геройский подход, кто же спорит? Лет двадцать назад я повел бы себя иначе: бросился бы узнавать у бедного Куркина, что случилось, а потом перебирал бы варианты решений, искал нужных людей, деньги, выходы. Друг, одним словом, в беде не бросит… Но нынче все иначе. Прежде, чем меня прибило в тихую газированную заводь, я лет шесть пробарахтался, пытаясь выплыть против течения. На самой средине, на быстрине. Не смог, не выплыл, но, правда, и не утонул. Я работал в четырех частных фирмах, в трех из них был учредителем. Нас били по-разному, но результат неизменно повторялся. И если первые три раза я упирался, как мог, и клал силы, деньги и живот за други своя, не разбирая, други они на самом деле или случайно оказались по одну со мной сторону черты, разделяющей нас и бандитов, нас и ментов, нас и просто нехороших дядей, которые пришли забрать наш бизнес, то на четвертый раз я ничего класть не стал. Хватило трех первых, и наблюдений, сделанных за это время над окружающими. Поэтому, когда предшественник Стива Малкина предложил мне деньги и должность в обмен на кое-какую информацию о клиентах моей фирмы, я принял его предложение. И вот уже пять лет живу спокойно.

Не знаю, что и по каким правилам делил Курочкин с американскими, а главное, со здешними коллегами. И знать не хочу. Напрасно он так громко кричит, что игра кончилась. Я его слышу. Кончилась, значит кончилась. Кричать-то зачем?

Мне удалось себя уговорить. Это было не сложно, я заранее знал, что в огонь не полезу. Ни за каштанами, ни за бананами, ни за жареными павианами. Не полезу ни за Куркина, ни за кого другого — инстинкт самосохранения у меня пока не отшибло. Но мне было стыдно. Даже если оставить в стороне старую дружбу, субстанцию эфемерную и слабо доказуемую, я многим был обязан Курочкину. Он не раз выручал меня. Иногда по мелочи, а иногда и всерьез. И с конторой Стива Малкина, когда сам Малкин, возможно, еще и не знал, что его занесет на Украину, свел меня Курочкин. Так что даже своей спокойной и сытой жизнью отчасти я обязан ему.