Фрэнк Маккорт - Прах Анджелы

— Всего фунт? — удивляется мама. — За то, что ты по всему городу колесишь в любую погоду? Да это же четыре доллара всего, на эти деньги в Нью-Йорке и кошку не прокормишь. Если бы ты развозил телеграммы «Вестерн Юнион» в Нью-Йорке, то зарабатывал бы двадцать пять долларов в неделю и в роскоши жил. — Она всегда переводит ирландские деньги в американские, потому что никак про Америку забыть не может и все время всем рассказывает, что там было гораздо лучше. Иногда она оставляет мне два шиллинга, но их хватает только на кино или на подержанную книгу — так я никогда не накоплю на билет и застряну в Лимерике лет до двадцати пяти, а это уже старость.

Мэйлахи пишет из Дублина, что ему осточертел оркестр и он не хочет всю жизнь дудеть в трубу. Через неделю он возвращается домой и ворчит, что спать придется на одной постели со мной, Майклом и Альфи. В Дублине у него была своя койка с простынями, одеялом и подушкой. А теперь снова эти старые пальто и валик, который только тронь — сразу куча перьев летит.

— Ах, как мне тебя жалко, бедный ты разнесчастный, — усмехается мама.

Эббот спит в своей кровати, мама — в комнатушке наверху. Мы снова все вместе, и никакой Ламан больше над нами не издевается. Мы завариваем чай, жарим хлеб и едим, сидя на полу.

— Нельзя на полу сидеть, — говорит Эббот.

Он говорит маме, что у Фрэнка, мол, не в порядке с головой, раз он не понимает, для чего нужны стол и стулья, и мама тоже ругается, что пол холодный и мокрый и мы все застудимся до смерти. Но мы сидим на полу, поем, а мама и Эббот сидят на стульях. Она поет: «Не одиноко ли тебе сегодня вечером?» [112] «Не одиноко ли тебе сегодня вечером?» — американская эстрадная песня, написанная Роем Терком и Лу Хэндманом в 1926 году. , а Эббот «Дорогою в Рашин», мы так и не знаем, о чем эта песня. Мы сидим на полу, рассказываем о том, что было, чего не было и что будет, когда мы все уедем в Америку.

Бывает, что телеграмм мало, и мы с ребятами сидим на скамье и болтаем. Тихонько разговаривать можно, смеяться — нет. Мисс Барри называет нас кучкой лентяев и оборванцев и говорит:

— Скажите спасибо, что вам платят за то, что вы тут просто так сидите. Смеются они, видите ли. Чего в этом смешного? Ежели кто хоть раз хихикнет, всех отправлю на улицу просмеяться, а не поможет — нажалуюсь, кому следует.

В ответ ребята бормочут про нее всякие гадости.

— Этой старой котомке давно мощи не мяли. Ее мамаша была девкой подзаборной, а папаша из психушки сбежал с мозолями на яйцах и бородавками на срамном месте, — шепчет Тоби Мэки.

Вся скамья смеется.

— Я вас предупреждала! — вопит мисс Барри. — Мэки, чего ты там болтаешь?

— Я только сказал, что в такую чудную погоду лучше бы нам свежим воздухом дышать да телеграммы развозить, мисс Барри.

— Так я тебе и поверила, Мэки. Рот у тебя что помойка. Слышал, что я до этого говорила?

— Слышал, мисс Барри.

— На лестнице твой гогот слыхать, Мэки.

— Да, мисс Барри.

— Заткнись, Мэки.

— Хорошо, мисс Барри.

— Больше ни слова, Мэки.

— Хорошо, мисс Барри.

— Я сказала заткнись, Мэки.

— Хорошо, мисс Барри.

— Прекрати сейчас же, Мэки. Не вынуждай меня.

— Не буду, мисс Барри.

— Матерь Божья, дай мне терпения.

— Да, мисс Барри.

— Мэки, хватит, я сказала. Хватит, хватит, хватит.

— Хорошо, мисс Барри.

Тоби Мэки, как и я, «временный». Он посмотрел кино «Первая полоса» и теперь хочет уехать в Америку, стать ушлым журналистом в шляпе и с сигаретой. В кармане у него всегда блокнотик, потому что хороший репортер должен писать обо всем, что происходит вокруг. Собирать факты. Факты. А не собирать по пабам чертовы стишки про то, как мы страдали под гнетом англичан. Факты, Фрэнки. Он записывает номера своих телеграмм и сколько миль он проезжает. Мы сидим на скамье и очень стараемся не хихикать, а он рассказывает мне, что если каждый день доставлять по сорок телеграмм, это будет две сотни в неделю, десять тысяч за год и двадцать тысяч — за два года. Если за неделю проехать сто двадцать пять миль, то за два года набежит тринадцать тысяч миль, а это полмира, Фрэнки, неудивительно, что мы задницы себе напрочь стираем.

Тоби говорит, что никто не знает Лимерика так, как рассыльный. Нам знакомы все проспекты, дороги, улицы, дома, конюшни, тупики и переулки.

— Да нам все двери в Лимерике знакомы, — говорит он. — Железные, дубовые, фанерные. Двадцать тысяч дверей, Фрэнки! Мы в них стучим, пинаем, ломимся. Звоним в колокольчики и звонки. Свистим и кричим: «Телеграмма! Телеграмма!» Бросаем телеграммы в почтовые ящики, засовываем под двери, в окна кидаем, а ежели человек встать не может, то залезаем в дом. Мы отбиваемся от собак, которые рады бы сожрать нас на ужин. К тому же никогда не знаешь, как адресат воспримет телеграмму. Кто смеется, поет и приплясывает, кто рыдает, вопит, в обморок падает, и тогда думаешь: а очухается ли вообще и даст ли чаевые? В Америке совсем не так. Помнишь, как Мики Руни [113] Мики Руни (1920–2014) — американский актер, который до Второй мировой войны успешно разрабатывал типаж бойкого, находчивого подростка. телеграммы развозит в «Человеческой комедии»? Все ему радуются, из кожи вон лезут, чтоб чаевые взял, в дом зашел и чаю выпил с булочкой.