Саша Резина: Браслет

— Соберись давай, недоучка лохматая, и покажи мне счастье. Ща. Стье. Понятно тебе? Поехали-поехали, сопли мне здесь не разводи.

— Деточка, не расстраивайся, — пищит Васильевна, намыливая дряблые, изведенные кремами, щеки, жидкими бордовыми румянами. Зеркала гримёрки отражают в молчаливых безднах всю правду облупленных стен, глянцевых репродукций и плакатов со всякими марлен дитрихами, которые и в страшном сне не представили бы себя висящими в такой каморке. — Ты была прелестна… Но Валентин Геннадьевич хочет искусства… — тут она манерно поднимает глаза к потрескавшемуся потолку, чтобы потом вновь вперить их в свое отражение. — А кстати, деточка, Лерочка, я же совсем забыла! — она отбрасывает румяна в сторону, и хватает лаковую сумку с массивной старомодной пряжкой. С тех пор, как она выучила современное слово «винтаж», для нее не существует устаревшего, и она смело дает вторую, третью и двадцатую жизнь всему своему залежавшемуся барахлу. Роется в сумке, вытаскивает из нее фантик:

— Странно, я не ем таких конфет, я же на диете…откуда бы…

Следом — сопливый бумажный носовой платок:

— И насморка у меня, тьфу-тьфу, давно не было… Чертовщина какая-то… А, извини, Лерочка, вот, нашла. — Достаёт то, что искала, протягивает Лере с восторгом.

— Ты потеряла! — сообщает радостно.

— Положите на стол.

— Да-да, прелестная штучка, я видела его на тебе в день моего рождения! Ты его в коридорчике обронила.

— Спасибо, Ирина Васильевна.

— Не за что, дорогая, всегда рада помочь!

Из старомодной сумки Васильевны вылетают шмели, растут, и заполняют своими метровыми тушами всю комнатушку. Я ищу где мне встать, и вспоминаю Доктора: «Хорошо, что они ничего не видят, Вы правы».

В гримёрку шумно вваливается главреж. Сначала появляется круглый живот, обтянутый розовой рубашкой, потом громко хлопает дверь, и Валентин Геннадьевич орёт энергично:

— Раскисла ты, старуха, совсем вся лужей растеклась по сцене! А что, Ирина Васильевна, поучим молодняк страсти подлинной?… — едкая улыбка вдруг бесследно покидает толстое лицо — А это что еще за дрянь такая? Твоё? Ну докатилась, мать. Выкинь! Выкинь немедленно, понятно тебе? Иш чо удумала… — Поднимает брезгливо, двумя пальцами. Он всегда так говорит «Понятно тебе?», и после этого обычно всем всё понятно. Везёт Брату. Научился говорить с подопечным. Нашептав главрежу что-то на ухо, гордый Ангел поправляет указательным пальцем очки на носу, и крякает победоносно, на меня глядит, улыбается. А что я сделаю. Тут ведь не только большое познание, тут еще и материал необходим соответствующий.

— Вкуса у тебя нет никакого, подруга моя Валерия… — кладёт в карман — Ладно, знаю я вас девок, сам выкину, чтобы ни себя, ни седины мои не позорила — Шмели опять уменьшаются и вслед за своим господином один за другим залетают в главрежский карман. Брат тоже запускает руку в этот карман, выковыривает ошмётки грязи, бросает на пол, морщится. Очки съезжают, он поправляет их опять и отряхивается скрупулезно, будто запачкал не только руки, но и всю одежду. Отшвыривает ошмётки ногой в угол, и те превращаются в мелких насекомых, отползают на потолок и исчезают.

Жаль, что на банкете они с главрежем так далеко друг от друга сидели. А впрочем, всё закономерно.

— Сними браслет, и вынеси на балкон, — сказала Фира.

И тогда Она — поняла. Мозги у Нее правильные. Могут долго перебирать, как четки, возможные разгадки, но когда отыщут верную, сейчас же сигнализируют — оно! Она убила Ингу, а Инга убила Ее — в ответ. Вот почему Инга подарила Ей браслет — замышляла, уже тогда замышляла расправу. Так что, нет — Инга убила Ее, а Она убила ее — в ответ. Вот почему алкоголь представлялся бурой жижей, льющейся прямо в сердце, вот почему Она оказалась одна на траве, на пустой дороге… Браво, девочка, лучше поздно, чем никогда. Продавщица с Ингиным лицом, ночь, дышащая по-драконьи, два плюс два равняется браслет. У тебя был дурной парень, дурная подруга, дурная жизнь и совсем не было ребенка. Тебе дали нового, хорошего, парня, новую подругу, мудрую Эсфирь в скайпе, дали Тасю, работу и Валентина Геннадьевича. А ты всё равно купилабраслет. Почему? Этот вопрос я задавал больше себе, чем ей, больше Пантелеймону, чем себе, больше Богу, чем Пантелеймону. Я Ей не верю. Она поняла весь ужас произошедшего нетеперь, Она поняла его еще у того прилавка, но с мазохистким наслаждением затянула на руке петлю прошлого. Тебе скучно быть счастливой. Поэтому и роль тебе не удалась.