Но любовь у нее уже есть. Если бы Она знала это так же хорошо, как знаю я, то не оказалась бы в траве возле дороги.
* * *
Ангел-Хранитель, довольно с меня декабрей,
Хочется маек и кед, а не ёлочных бед и игрушек…
Ванда, вот Вы говорите, я стану еще холодней,
Что даже тысяча Герд мой дворец не разрушит…
—
[Любовная логика — делать удавку из радуги,
Женская лирика — плакать — была не была —
В кровати из-под любовника, в баночке из-под патоки,
На свадьбе, на лоджии, или как? — смеяться, взрослеть, бла-бла-бла?…]
—
Ангел-Хранитель, достаточно гроз и дождей —
Хочется тучи, как рёбра, пилить, оперировать солнце…
Ладно, святые, судите — не стала (не стала!) добрей,
Злой еще учит, где — добрый — учитель сдается…
* * *
Накануне Она поменяла постельное бельё, и поэтому на ярко-белой простыни еще чернее смотрятся и без того черные жуки — огромные, круглые, каждый величиной с апельсин. Они не ползают, просто сидят — практически неподвижно. Иногда из Ее браслета вываливается новый шарик, плюхается на ткань, растет до взрослого жука, и замирает, найдя себе свободное место. В деревянной иконе за стеклом серванта Пантелеймон размешивает что-то в своей коробочке, смотрит на меня с пониманием, периодически строго поглядывая на Нее, парализованную похмельем и невидимыми насекомыми. Они полусонные, лишь слабо шевелятся время от времени. Без Пантелеймона я бы не справился. («Жаль, Доктор, что они ничего не видят» …Он кивает отрицательно: «Это их счастье»…)
За стеной плачет Тася, Колин голос, успокаивающий ее, кажется надрывно родным. С бодуна Она любит любимых еще больше, чем обычно. Кадры вчерашнего вечера безжалостно сменяют друг друга в Ее сознании. А я кричу Ей в самое ухо: «Сними браслет! Сними браслет! Сними браслет!» Но она меня не слышит, то есть, скажем так, почти — не слышит. Вместо того, чтобы снять браслет, она разглядывает его беспрестанно и кутается всё глубже в одеяло своей тоски.
— Откуда? — Коля смотрит прямо на браслет, и тот накаляется от ненависти.
— Васильевна подарила.
— Она ж тебя терпеть не может.
— Ага, я и сама удивилась.
— Сколько ей стукнуло-то, приме вашей стареющей?
— Фиг ее знает, это страшная тайна. — Ее обветренный рот гнется в улыбку как палка, готовая сломаться от проявления радости, и спешит вернуться в расслабленно-печальное состояние. — Главреж предложил мне роль в следующем спектакле, главную, так Васильевна чуть не лопнула от злости.
— Так что кончай бухать, а то проворонишь свою роль. И чего тебя туда понесло? От лукавого все эти посиделки.
* * *
— А-тата-а-тата, мы везем с собой кота…
— Тятятя… — послушно отзывается Таська. Там, в соседней комнате, совсем другая жизнь, няня, ребенок, счастье. И никакого компьютера, похмелья, безысходности и браслета.
Ангел-Хранитель, когда наконец рассветёт:
В облаке — солнце, на облаке — Ланцелот,
Смотрю на него (да, съели!), смотрю из дверного рта,
Содрать бы туман мне с дОма — моя (да, моя!) фата…
Замуж за Ланцелота, счастье мое на кровИгрязИ
Ангел-Хранитель, что ты! Всё у меня на мази,
Буду беременной, толстой, соски, пелёнки, развод…
Всё потому что вряд ли когда-нибудь рассветёт.
Эсфирь, Фира живет в Израиле. Они познакомились на какой-то паутинке интернета, две увязшие на одном сайте мухи. Теперь, когда у Нее появился скайп, она видит Фирины коричневые глаза без ресниц — они бы только мешали сосредоточиться на спокойном познании, которым мерцает ее теплый взгляд. Но Она не смотрит на Фиру. Внизу, на второй картинке Она видит свое собственное изображение — говорящую, моргающую и грустную себя, и думает не без апатии: «Я от тебя устала…» — точно так же говорил о ней седокрылый старец, точно так же она сама думает о себе.
— Я статью нашла, про алкоголизм. Там сказано, что алкоголь не яд, а лекарство — для больной души. И нужно не лечить от тяги к спиртному, а устранять причину, по которой душа нуждается в наркотике. Тогда и необходимость в нем отпадет сама собой. И я подумала — моя проблема в том, что я не могу себя простить. Именно это я заливаю водкой.
— То самое? Не можешь простить? — спрашивает Фира.
— Да. И хуже всего то, что даже Бог не может простить меня — за меня. Он простил меня. А я себя — нет. Не знаю, почему.
— Главное, что ты это сформулировала. Теперь всё изменится. Бог не может помочь человеку тогда, когда человек не хочет, чтобы ему помогали. Если есть желание, то больше ничего и не требуется.
Читать дальше