Юй Хуа - Братья

— Это ты сам решай.

Через десять месяцев после того, как Сун Ган покинул поселок вместе с Чжоу Ю, на всю Лючжэнь прогремела очередная новость: Бритый Ли пригласил из России какого-то известного художника, чтоб тот написал с него портрет. Поговаривали, что картина будет размером с портрет председателя Мао на площади Тяньаньмэнь. Еще болтали, что заграничная знаменитость, три месяца поблаженствовав за казенный счет, только-только закончила малевать в Кремле портрет Путина и что, мол, Ельцин, который отошел от дел и превратился в старую развалину, тоже думал пригласить его к себе, но наш Бритый Ли назвал живописцу куда более кругленькую сумму, вот он и прикатил в Лючжэнь. Все видали это чудо природы собственными глазами — белоголового, белобородого мужика с голубыми глазищами.

Оказалось, что он был большой охотник до китайских лакомств. Каждый день заграничный живописец с улыбкой спускался по улице в закусочную семейства Су и усаживался там лопать пельмени.

Больше всего ему приглянулись пельмени с трубочкой. Он всегда заказывал пять порций по три пельменя в каждой. Во всех пятнадцати торчали трубочки, словно свечки на именинном торте. Художник осторожно втягивал в себя бульон и, покончив с ним, принимался смаковать сами пельмешки, что привез в наш поселок Проходимец Чжоу, обучивший Сестренку Су пельменной премудрости и самолично ее обрюхативший. Чжоу растворился где-то на просторах родины, а вот завезенные им пельмени прижились в Лючжэни и быстро прославились. Лючжэньцы всех возрастов вечно толпились в очереди в закусочную, а потом чмокали внутри, как грудные младенцы.

Через три месяца набегов на закусочную портрет кисти русского живописца был закончен. В этот знаменательный день он заскочил в заведение семейства Су, волоча за собой чемодан. Пока он налегал на пельмени, разнеслась весть, что русский художник уезжает обратно в свою Россию. Говорили, что едет писать ельцинский портрет. Когда с пельменями было покончено, «фольксваген» Бритого Ли остановился перед закусочной. Случилось так, что в это время Линь Хун как раз стояла у входа. Но Бритого Ли не было в машине. Его водитель забросил чемодан художника в багажник, и иностранная знаменитость выкатилась, обтирая рот, на улицу. Линь Хун проводила его глазами.

Прошло уже больше года с тех пор, как они с Сун Ганом расстались. Линь Хун осталась одна как перст — утром она выезжала на велике на работу, а вечером возвращалась, и маленькая квартирка казалась ей без Сун Гана пустой и огромной. В ней царила тишина, и только телик наполнял ее человеческими голосами. С того самого дня, как муж впервые позвонил ей в закусочную, она часто стояла вечерами у входа в заведение семейства Су, завороженно глядя на снующих туда-сюда лючжэньцев. Сперва она ждала звонка Сун Гана, но его было не дождаться. Она и сама не знала уже, зачем торчит перед закусочной.

На душе у нее лежала обида. Куряка Лю, узнав, что Сун Ган уехал, стал вести себя еще нахальнее. Однажды он вызвал Линь Хун к себе в кабинет и, закрыв дверь, взялся припечатывать ее к дивану. В тот раз он даже умудрился порвать ей блузку и бюстгальтер. Линь Хун кричала что было сил и только так смогла заставить его отступить. С тех пор она перестала ходить к нему в кабинет. Куряка Лю несколько раз приказывал старшему по цеху вызвать ее, но она решительно мотала головой и говорила:

— Я не пойду.

Но старший по цеху не осмеливался обидеть начальника. Он неотступно умолял Линь Хун отправиться наконец в кабинет к Куряке.

— Я не пойду. Он распускает руки, — прямо отвечала Линь Хун.

Когда она перестала навещать Куряку в кабинете, он стал каждый день наведываться в цех с проверкой. Бесшумно, как привидение, он подкрадывался к Линь Хун и неожиданно щипал ее за зад. Поскольку другим работницам из-за станков ничего не было видно, иногда он щипал и за грудь, а Линь Хун всякий раз злобно била его по рукам. Однажды он вдруг обнял ее сзади и впечатал смачный поцелуй ей в шею. В зале были и другие женщины. Тут Линь Хун не выдержала и что было силы оттолкнула Куряку. Тыча ему в физиономию, она заорала:

— Руки-то не распускай!

Работницы услышали ее вопли и побежали на крик. Куряка смутился, но быстро прикрыл свой стыд вспышкой гнева и стал выговаривать ткачихам:

— Чего пялитесь? А ну пошли все работать.

Придя домой, Линь Хун незнамо сколько раз принималась плакать. Ей некому было рассказать о своем унижении. Когда Сун Ган звонил ей, она порой думала рассказать ему о своих страданиях, но рядом вечно толпились люди, и Линь Хун, стиснув зубы, проглатывала рвавшиеся наружу слова. Повесив трубку и вернувшись к себе, она снова лила одинокие слезы и думала, что если и сказать мужу обо всем, то он все равно ничего не сможет сделать.