Юй Хуа - Братья

— Это самые большие и самые красные яблоки, какие только бывали в нашей Лючжэни. Я три лавки обегал, пока нашел, — расхваливал он себя.

Линь Хун продолжала смотреть на Бритого Ли, и он решил, что победа уже в кармане. Ли схватил ее правую руку, наглаживая и стараясь прислонить к своему лицу. Тут Линь Хун внезапно пришла в себя, отдернула руку и издала совершенно жуткий вопль.

Услышав крик дочери, родители тут же влетели в комнату. Они увидели, что она, сжавшись в комок у края кровати, тычет в Ли пальцем и голосит, как резаная:

— Вон! Пшел вон!

Бритый Ли не успел ничего объяснить, как снова был вынужден обратиться в бегство. На сей раз родители Линь Хун не пускали в ход ни веника, ни метелки. Они голыми руками вытолкали Ли сначала за дверь, а потом и на улицу. Они опять обругали его при всем честном народе, помянув и жабу, и навозного жука, да еще добавили к этому больше десяти разных обидных слов навроде проходимца, бездельника и гадины.

На середине слова родители Линь Хун вдруг вспомнили о дочери и быстро побежали в дом. Ли сердито возвышался посреди улицы, стараясь припомнить все матюги, какие знал, но ничто не шло ему на ум. Народ, похохатывая, пялился на Бритого Ли. Расспрашивали, что ж такое потрясающее стряслось.

— Ничего не стряслось, — Ли отряхнул руки как ни в чем не бывало и скромно добавил: — Так, любовь вызвала небольшие разногласия.

Сказав это, он собрался было уходить, но тут выскочили родители Линь Хун с яблоками в руках. Они окрикнули Бритого Ли и стали швырять в него яблоки, словно гранаты во врага. Ли уклонялся и так и сяк. Когда яблоки закончились, Ли покачал головой с видом безвинно обиженного, опустился на корточки и стал подбирать побитые фрукты.

— Это мои яблоки, — сказал он толпе.

Потом, сжимая в охапке яблоки, он невозмутимо зашагал прочь. Народ видел, как он потер одно об одежду, смачно куснул и пробурчал: «Вкусно ведь». Чавкая яблоком, Ли шел по дороге и читал нараспев строчку из председателя Мао:

— Ныне идем мы с первого шага, с первого шага, с первого шага…

А Сун Ган, как вышел, рыдая, из дома Линь Хун, так и зашагал в печали по лючжэньским улицам под последними лучами заката. Он совсем отчаялся. Перед его страдальческим взглядом то и дело вставали испуганные глаза Линь Хун и ее безмолвные слезы. Ему было так больно, словно кто-то резал его ножом по сердцу. Сун Ган топал по сумеречному поселку, скрежеща зубами, и наполнялся ненавистью к самому себе. Проходя по мосту, он думал одним рывком ухнуть с него в реку; шагая мимо телеграфных столбов, хотел раздробить себе о них голову. Мимо проскрипел с тачкой какой-то мужик. На тачке были сложены одна на другую две корзины, а сверху свисала пеньковая веревка. Сун Ган подошел к тачке, схватил веревку и быстро пошел прочь. Мужик бросил тачку, схватил Сун Гана за рукав и заорал:

— Эй! Эй! Ты че творишь?

Сун Ган остановился, злобно посмотрел на мужика и сказал:

— Убить себя хочу, понял?!

Мужик испугался, а Сун Ган набросил веревку себе на шею, потянул ее рукой наверх, высунул язык и злорадно захохотал.

— Повеситься хочу, понял?! — озверело крикнул он.

Хозяин тачки аж подпрыгнул от испуга. Он, выпучив глаза, смотрел вслед удаляющемуся Сун Гану. Когда мужик снова повез свою тачку, из рта у него сплошным потоком лилась ругань. Он думал, какая, мать твою, у него несчастная доля: еще и стемнеть не успело, как он уже наткнулся на психа, от которого чуть удар не схлопотал, да еще и веревку потерял. Матерясь без остановки, он проехал самую длинную улицу во всей Лючжэни и добрался до дома Линь Хун. Там, подобрав свои яблоки, вышагивал ему навстречу чавкающий Ли. Мужик жалобным голосом сказал ему:

— Мать твою, а! Совсем невезуха — встретил себе на беду психа ненормального…

— Ты и сам псих натуральный, — недовольно ответил Ли.

А Сун Ган, повесив веревку на шею, уже не снял ее, а продолжал разгуливать с ней на шее, словно с пеньковым шарфом. Он почти летел по улицам, будто делал финишный рывок навстречу смерти. Было слышно, как одежда поет на ветру. От скорости ему казалось, что он то и дело ступает по воздуху, не успевая касаться земли. Его тело качалось из стороны в сторону, как лодка на волнах. Сун Ган, как молния, пронесся по длиной улице, завернул в переулок и очутился у дверей своего дома.

Там он нащупал ключ, открыл дверь и вошел в темную комнату. Только подумав какое-то время, он сообразил, что нужно включить свет. Когда свет зажегся, он поднял голову и посмотрел на поперечную балку. «Здесь», — сказал он себе. Сун Ган поставил прямо под балкой лавку, влез на нее и тут обнаружил, что в руках нет веревки. Он растерянно посмотрел по сторонам, гадая, куда запропастилась веревка — не потерялась ли по дороге? Он спрыгнул с лавки и пошел к выходу. Тут под порывом ветра что-то смешно зашуршало на шее, и Сун Ган улыбнулся: оказывается, веревка все время была там.