Бернар Клавель - Плоды зимы

По временам отцу представлялось, что никто не тронет ни его сада, ни его дома. До сих пор война щадила этот клочок земли, и ему казалось, что так это и будет до самого конца войны. Ведь должна же она когда-нибудь кончиться! Только, чтобы иметь возможность жить мало-мальски спокойно, не надо вносить в дом бочку с порохом. А сейчас Жюльен как раз та взрывчатка, от которой дом может взлететь на воздух.

У отца так трещала голова, что он несколько раз вынужден был прерывать свои размышления. Он то и дело поглядывал на будильник. Время шло. Огонь угасал. Не нужно ли подбросить полешко? Имеет ли он право лечь спать до возвращения жены? Не обвинит ли она его в равнодушии, если он не дождется ее здесь?

Он сидел, опершись локтем о стол, поставив ноги на дверцу топки. Он пытался успокоиться. Убедить себя, что все войдет в свою колею, однако по спине и шее у него пробегал холодок, а затем отец обливался потом, да таким, каким не обливался летом, когда в липнущей к телу рубашке трудился в огороде на солнцепеке.

К работе, упорной и тяжелой, а иногда и неблагодарной, он привык. С давних пор физические усилия стали неотъемлемой частью его жизни, но боль, которая сверлила ему голову, была в тысячу раз тягостнее.

Ночь гнетет. Он тут, на кухне. Жюльен спит как раз у него над головой. Мать идет по темной улице. Кажется, ничего не осталось живого, кажется, все возвещает им великую беду.

Вернувшись, мать рассказала, что господин Вентренье очень хорошо ее принял. Выслушал, будто даже не удивился, а потом просто сказал:

— Хорошо, завтра утречком я к вам загляну.

Это обещание только отчасти успокоило отца, и ночью он плохо спал, то и дело просыпаясь от кошмаров. Он встал чуть свет.

— Для Вентренье «утречком» — это, надо думать, часов около девяти, — сказала мать. — Незачем нарушать весь распорядок жизни.

— Надо разбудить Жюльена… Может, согласится хоть бороду сбрить, все-таки вид будет приличнее.

— Послушай, не приставай к нему с этим.

Жюльен встал. Мать сообщила ему, что придет бывший помощник мэра.

— Ах так, хорошо, — только и сказал Жюльен.

Затем они позавтракали в полном молчании. В тяжелом молчании, которое, казалось, сочилось с неба вместе с тусклым светом нехотя занимавшейся на горизонте зари.

Жил только огонь в плите, где все время потрескивало полено акации.

— Раньше уважающий себя лесоторговец не подложил бы в дрова акацию, — сказал отец. — Но теперь им на все плевать.

— Благодари за то, что хоть есть чем топить, — возразила мать.

И ни слова больше. Опять молчание.

Отец наблюдал за Жюльеном, который кончил завтракать и курил. Он скрестил руки на столе, опустил голову — казалось, мысли его были далеко.

Прошло довольно много времени, затем Жюльен встал и поднялся в спальню. Отец услышал, как он ходит, и понял, что сын затопил печь. Ему хотелось сказать матери, что теперь топить, может, уже и ни к чему, но он сдержался. Почувствовал, что это нелепо. Вентренье придет, но едва ли скажет Жюльену: «Пошли. Я займусь твоими делами»,

Отец прислушивался к малейшему шуму. Он представлял себе, как сын подкладывает в печку поленья, как печка гудит. Даже вообразить трудно, сколько дров пожирает за день такая печь! Месяц этакой топки — и первая поленница вся.

Время тянулось бесконечно. Пасмурное утро застоялось, не желая светлеть, и словно мутной водой заливало горы.

Вентренье пришел незадолго до девяти. Войдя, он сразу снял шляпу, положил ее на кухонный шкафчик и расстегнул свое черное пальто.

— Позвольте, я возьму, — сказала мать.

Она отнесла пальто в столовую. Вентренье сел за стол. Должно быть, он очень спешил, потому что лицо у него раскраснелось. Он обтер носовым платком лоб и седые курчавые волосы.

— Ну, так где же ваше чудо природы?

Отец указал на потолок.

— Я сейчас схожу за ним, — сказала мать.

Оставшись один на один с бывшим членом муниципалитета, отец внимательно поглядел на него и только потом сказал:

— Спасибо, что пришел, Юбер. Это очень любезно с твоей стороны.

— Я пришел не из любезности, а просто потому, что надо выручать друг друга. Когда во время всеобщего бегства я попросил вас выпекать хлеб, вы же его пекли.

Отец остановил его, подняв руку.

— Ну, это дела давно минувшие, — сказал он. — И ты просил не за себя, а за других. Впрочем, они не очень-то тебя отблагодарили.

— Почему вы так думаете? Потому что я уже не в муниципалитете? Не заблуждайтесь. Никто меня не выставлял. Я сам ушел, потому что не хочу получать приказания от правительства, которого не одобряю!