Бернар Клавель - Плоды зимы

Мать достала чашку и сахар. Она уже собралась наливать, но тут Жюльен встал.

— Не клади сахара, — сказал он. — Подожди минутку. Он открыл чемодан, вытащил смятое белье и какие-то бумаги, а потом горшочек меду, который поставил на стол.

— Господи, откуда ты это достал? — спросила мать.

— Из чемодана.

— Но откуда у тебя мед?

— От дяди моего приятеля. Он живет в Провансе. Иногда он привозил ему мед. Приятель и сказал: «Слушай, отвези своим старикам…» Знаешь, он малый во-о!

Отец смотрел на горшочек с медом. Уже больше года мед невозможно было достать по мало-мальски сходной цене.

— И мед-то еще лавандовый, — сказал Жюльен. — Бери, бери, мед хороший.

— Видишь, тебе повезло, — заметила мать, — сын о тебе думает.

По ее взгляду, по движению губ отец понял, что она чего-то не договорила. И он легко догадался, что она хотела еще сказать. Если бы она не сдержалась, то прибавила бы, что у Жюльена ничего нет, а он все-таки нашел что привезти отцу, а Поль, хоть у него оптовая торговля и он ни в чем себе не отказывает, палец о палец не ударит, чтоб им помочь. Вот что она подумала. Отец сердился на нее за то, что она так думает, но в то же время он был ей благодарен за то, что она ничего не сказала. Почему она молчит? Потому ли, что жалеет его? Пожалуй, скорее потому, что хочет избежать спора, который может затянуться, хочет отправить мужа спать и остаться вдвоем с Жюльеном и все ему выложить. Потому что Жюльену-то она обязательно расскажет о Поле и о том, что тот путается с петеновской милицией. Оставшись с ним наедине, она сразу этим воспользуется. А уж Жюльен, конечно, обрадуется возможности облить помоями сводного брата, которого он терпеть не может.

Жюльен вернулся, вид у него какой-то нелепый, под мышкой мертвец, и вдруг Жюльен угощает сигаретами, ставит на стол мед. И все для того, чтобы зажать рот отцу. Да еще чтобы показать, какой он добрый, говорит:

— Этого горшочка, если расходовать мед только для отвара, тебе на какое-то время хватит.

— А ты разве не любишь мед? — спросил отец.

— Ну, знаешь, я его там поел вволю. А ты всегда говорил, что мед полезен тебе для горла.

— Это верно, — сказал отец.

Он положил в чашку ложечку меда, медленно размешал отвар, вдыхая липовый дух, который вместе с паром шел от чашки. Мед, несомненно, был очень хороший. От него отвар стал еще душистее. Отец отпил глоток.

— Мед очень хороший, — сказал он. — А кроме того, сахар-то ведь нынче в диковинку.

Теперь все трое молча смотрели друг на друга. Небольшую кухню медленно заполнял аромат липового отвара, вытесняя запах овощного супа и жира, на котором жарилась яичница.

— Знаешь, мы очень о тебе беспокоились, — сказала мать. — Гадали, куда ты уехал — в Испанию, в Англию. По вечерам я часто ходила к господину Робену слушать передачи из Лондона. Я думала, если ты там, может, подашь о себе весточку.

— Весточку? Какую весточку?

— Ну, не знаю, какую-нибудь, чтобы я могла догадаться.

— Не понимаю, каким образом… А потом, знаешь, Лондон — это тебе не Монморо, куда взял да уехал.

— Но послушай, когда ты… когда ты ушел из армии, у тебя же было что-то на уме?

— Конечно. Я отправился в горы к партизанам, но все это плохо обернулось. Приятель, с которым я был, умер, а меня сцапали…

— Да, — прервал его отец, — мы узнали, что случилось. Тебя арестовали и посадили за решетку в каркассонских казармах, а ты оглушил капрала и смылся. Не знаю, отдаешь ли ты себе отчет…

Жюльен перебил его:

— Сволочь он был первосортная. Завзятый петеновец. Но чего вам не сказали, так это того, что выпутался я благодаря одному капитану. Вот это человек что надо. Он гам только для того, чтобы помогать маки и, уж конечно, сообщает сведения англичанам.

Отец колебался. То ли идти спать, то ли продолжать разговор, который, вероятно, окончится ссорой. Он выпил еще несколько глотков липового отвара, затем, стараясь не раздражаться, сказал, пожалуй, даже робко:

— Стало быть, вроде как шпион.

— Если хочешь. Но такие нужны.

— Не знаю, нужны ли такие, но я бы предпочел, чтобы ты знался с другими людьми. Эти истории до добра не доводят. Я помню дело Дрейфуса…

— Ну, это давняя история, — вмешалась мать. — У тебя на все старые взгляды. Ты не желаешь видеть того, что есть, а если и видишь, то в неверном свете.

— Опять ты за свое!

Отец тут же пожалел, что у него вырвались эти необдуманные слова. Жена уже выпрямилась на стуле, готовая к отпору. Однако она ничего не сказала. Они смерили друг друга взглядом. Неужели она заговорит о Поле? Поняла ли она, что муж жалеет о сказанном? Наступило продолжительное молчание, затем, откинувшись на спинку стула, мать прошептала совсем без злобы: