Юля Пилипенко - Голубь с зеленым горошком

— А чего вы хотите? — Дженнаро снисходительно улыбнулся.

— Свободы. Любви. И вас, — выпалила я, задыхаясь от эмоций.

— Вы же понимаете, что влюбились в образ, в игру? Я совершенно другой человек.

— Нет. Не понимаю. Я влюбилась в образ мыслей, в интеллект, в совершенство. Я влюбилась в поступки, связанные со мной. И в человека, ради которого хочется рискнуть всем.

— Джулия, я очень плохой человек. Я тебе об этом говорил.

— Не по отношению ко мне.

— Даже по отношению к тебе.

— Пусть так. Но я все равно не считаю вас плохим человеком. Возможно, не очень хорошим. Я об этом говорила.

— Значит, жизнь недостаточно хорошо тебя дрессировала.

— Возможно, она постепенно готовит меня к основному уроку. Возможно, у нас закончится воздух. Расскажите мне о картине… Теперь я точно знаю, что этого заслуживаю. И я очень хочу знать, кого люблю. И потеряю.

— Заслуживаете. Только теряйте с легкостью, мадемуазель. Теряйте с легкостью.

— Ничего, если я немного испачкаю салон вашей шикарной машины? — на всякий случай поинтересовалась я, подгибая исцарапанные колени и забрасывая ноги на кожаное сиденье.

Эффект, произведенный словами Дженнаро, действовал лучше любого наркоза, но не мог окончательно угомонить проступающую из раны кровь. Промокшая ткань рубашки выглядела совсем иначе, когда облегала мускулистое португальско-итальянское тело: больше всего мне не нравились изменения в цветовой гамме. Красный всегда был мне к лицу, но не до такой степени…

— Я посмотрю. — Дженнаро еще не успел коснуться перевязанной щиколотки, как я подсознательно выставила перед собой руки, ограждая себя от потенциальной боли. — Мадемуазель…

Французское обращение прозвучало так точечно, метко и категорично, что руки безвольно опустились вниз, приняв вертикальное положение. Дженнаро аккуратно разогнул мою пострадавшую ногу и уложил к себе на колени.

— Ну что там? Очень страшно? — Я отказывалась взглянуть на проделки остроконечного предмета, который добавил мне и без того накопившихся неприятностей.

— Очень красивая нога…

— Синьор Инганнаморте, можете оставить себе. — Я спинным мозгом чувствовала его обезоруживающую улыбку. — Я готова услышать историю.

— Наберитесь терпения. Будет вам история. Сначала я должен снять с вас мокрые тряпки и перевязать ногу.

— Пожалуйста, только не это…

Меня начало лихорадить от одной мысли о предстоящих ощущениях.

— Я сейчас вернусь. — Дженнаро проигнорировал мою просьбу.

— Куда это вы? — испугалась я.

— В багажнике есть то, что может нам помочь.

Он вернулся через секунду, держа в руках спортивную сумку. Быстро расправившись с молнией, Дженнаро достал из нее запакованные в прозрачный целлофан ярко-синие боксерские бинты.

— Теперь понятно, почему вы так лихо наматывали майку себе на руки, — улыбнулась я. — Вы еще и боксом занимаетесь?

«Кроме воровства и меценатства», — чуть не сорвалось у меня с языка.

— Занимался когда-то. Сейчас просто поддерживаю себя в форме, — ответил он, разрывая целлофан и вручая мне образцово свернутые бинты, зафиксированные с помощью черной липучки. — Подержите, мадемуазель.

— Всегда мечтала, чтобы меня научили боксировать…

— Так что вам мешало? — спросил он и тут же осекся. — Простите. Я не подумал об операции.

— Дело не в этом. Я ничего себе не запрещаю. Просто у меня и без бокса было предостаточно спорта. Как-то не складывалось. Если мы отсюда выберемся, я обязательно начну заниматься.

— Конечно, выберемся. Сейчас может быть больно. — Дженнаро принялся за повязку на моей ноге.

— Переживу. Мои немецкие врачи отвлекали меня историями, когда вытаскивали дренажные трубки или металлические скобы из тела. Синьор Инганнаморте, это намек!

— Мадемуазель, не смешите меня… Я не хочу сделать вам больно. — Он издевательски тянул время.

— Я сейчас сгорю от любопытства. Сжальтесь… Я же писатель, хоть и начинающий!

— Вы мой любимый писатель. Хоть и начинающий.

Не знаю, сказал ли он это специально, зная, что после таких слов я забуду обо всех ранах на свете и прощу ему любой из смертных грехов, но момент был выбран идеально. Пока я купалась в блаженной улыбке, Дженнаро освободил щиколотку от окровавленных лохмотьев рубашки и добрался до раны.

— Дайте мне бинты.

— А чем они отличаются?

— Один наматываете на правую руку, другой на левую, — подколол меня он.

— Как остроумно, синьор Инганнаморте… Я бы купила себе ярко-салатовые. У вас только такого цвета?