Юля Пилипенко - Голубь с зеленым горошком

— Знаете, чего я не могу понять? Кроме того, конечно, что я влюбилась в одну из ваших многочисленных личностей, — произнесла я с долей оправданной злости и легкой обиды. — Я не могу понять…

— Бросьте, мадемуазель… Давайте обойдемся без ваших детских надутых губ. — Дженнаро рассмеялся, оборвав меня на полуслове. — Вы влюбились в Дженнаро Инганнаморте, но не в вора и грабителя. Я далеко не последний мужчина в вашей молодой жизни.

— Вот только не надо сейчас об этом… Мне и так сегодня досталось… И не надо мне рассказывать, в кого я могла бы влюбиться, а в кого нет. И вообще, кто вам сказал…

Эмоции били через край, голос набирал обороты, но Дженнаро так и не дал мне закончить.

— Ну все, все… — Он аккуратно притянул меня к себе. — Я просто решил убедиться, что вы все так же остро реагируете, когда я вас поддразниваю.

— Вы это специально, да? — завелась я. — Вы от этого удовольствие получаете?

— Даже не представляете какое. Один ваш взгляд чего стоит… Даже не знаю, как я жил без него. — Он смеялся, не давая мне вырваться.

— Судя по всему, интересно жили. Добавьте еще «и не знаю, как я без него проживу», и я за себя не отвечаю.

— Как-то проживу, наверное… — не унимался он.

— Идите вы к черту… — Захлебнувшись в мгновенном потоке слез, я искренне заплакала. — Так не честно. Просто не честно… — Я пыталась изо всех сил оттолкнуться руками от широченной груди, но Дженнаро не отпускал.

— Мне кажется, что вы специально меня провоцируете, потому что не сомневаетесь, какого результата добьетесь. Вы постоянно забавляетесь, развлекаетесь, играете. Заскучали от меценатства, говорите? Веселились, когда весь мир искусства скорбел? Так какого же черта тогда вы не знаете, мы спасали копию или подлинник? Копию Вельтракки или копии, которые для вас сделали впоследствии? Заигрались? Запутались?

— Честно говоря, да. Однажды сложилась непредвиденная ситуация, и я попросту перепутал картины. Единственный человек, который мог мне помочь, обвинялся в фальсификации и в итоге оказался за решеткой. Но ваша экскурсия по Парижу и неожиданная встреча со старым другом меня обнадежили. К тому же, я даже не успел с ним рассчитаться.

— Рада за вас, — буркнула я.

— Мадемуазель, ну простите… Нужно было выпустить наружу ваши эмоции. Меня в какой-то момент озадачила ваша реакция на эту историю. Я ожидал пощечины, вашего «merd», криков, ругательств, а вас зацепили лишь личные чувства. Полегчало после слез?

— Немного… Вы знаете, как их вызвать, вот вам их теперь и останавливать… Неужели вы не понимаете, что мне страшно… на самом деле страшно…

— Мы скоро отсюда выберемся. Я же вам сказал.

— Да причем тут это? — произнесла я сквозь слезы. — После вашей истории я уже сто раз забыла и о тоннеле, и о ноге, и о пожаре, и о том, что нам нечем дышать. Мне страшно по другой причине.

— Вы боитесь меня?

Я не отвечала.

— Джулия… Ты меня боишься? Мне нужен ответ. Посмотри на меня.

— Нет. Я боюсь не вас. Себя. Я боюсь себя, — заговорила я, когда Дженнаро оторвал меня от себя, взяв в руки мое заплаканное лицо. — Я боюсь того, что если бы вы сказали мне, что убивали людей, то даже это бы… Даже это бы меня не оттолкнуло. Вот, что по-настоящему страшно. Страшно то, что все, что вы сделали, меня не отталкивает, а восхищает. Страшно то, что я люблю вас так сильно, что хочу быть частью вашего мира… Не того, в котором живет меценат, интеллектуал и красавец Дженнаро Инганнаморте, а того, где человек под другим именем расправляется с замками, вырезает стекла из эркеров, ворует картины или грабит банки. Страшно то, что я знаю, что вы меня в тот мир не возьмете. Но хуже всего то, что я даже не знаю, когда это случится.

— Я просто не могу взять тебя в тот, как ты выражаешься, другой мир. Хочу, но не могу. С тобой я сам не смогу в нем существовать, зная, что любая ошибка или глупое стечение обстоятельств может нанести вред. Не мне. Тебе. А этого я допустить не могу. Я пытался дать тебе это понять. До пожара.

— Я помню… Теперь я по-другому воспринимаю многое из того, что вы мне говорили… Но без того… без другого мира вы не сможете, да?

— Да. Не смогу.

— А без меня сможете?

— И без тебя не смогу. Но смогу.

— И вы не можете не воровать? Не грабить?

— Нет. Потому что я могу это делать. Умею. И получаю от этого удовольствие.

— Самый настоящий вор…

— Мадемуазель, как говорил известный сатирик, письменный стол которого мы с таким удовольствием сломали, «вор — это не тот, кто украл, а тот, кто украл и попался».