Юля Пилипенко - Голубь с зеленым горошком

«Расслабься, скоро ты проснешься», — давал он подсказку, старательно оберегая мой рассудок. Я отважилась сделать ровный глубокий вдох, но вместо этого закашлялась, резко схватившись за правый бок. Казалось, что ребра в любую секунду прорвут кожу, вырываясь из моего тела.

— Merd… Посмотри на меня… Посмотри немедленно.

Я не могла на него смотреть. Наверное, хотела, но не могла. Миллиарды вопросов скопились в моей голове, но близкое к панике состояние вперемешку с откровенным шоком отрицательно воздействовали на речевой аппарат. Я боялась, что умру от одного его взгляда — просто не выдержат внутренние органы, откажет сердце и вторая по счету печень. Воображение без устали вырисовало парижскую ночь, темный музей и одинокую фигуру… вора.

— Джулия, прошу тебя, скажи хоть что-нибудь.

— Я в порядке. Просто… Просто я нервничаю, а мне не очень можно…

— Что с правым боком? Что с правым боком, я тебя спрашиваю! — повторил он, не получив быстрого ответа.

— Просто ребра. Такое уже было. Если Вьеран… Если Вьеран обратился к вам, значит, он был уверен, что вы можете украсть картину? А значит… — Я все-таки набралась сил и посмотрела на Дженнаро. — Значит… Вы уже делали это раньше?

— Мадемуазель, картины я воровал впервые, если вы об этом… — Дженнаро снова вернулся к игре, словно желая меня успокоить или убедить в том, что он — все тот же человек и ничего не изменилось.

— А не картины… воровали?

— Да.

— Но… Но у вас же есть деньги… Это что, хобби такое? Как у Томаса Крауна?

— Томас Краун играл в вора, потому что у него было слишком много денег. А у меня их много по той причине, что я грабил и воровал, чтобы играть в Томаса Крауна. Мне так сегодня удобно. Вы все еще хотите со мной общаться?

— Да, конечно!

Это прозвучало настолько честно, искренне и по-детски, что Дженнаро рассмеялся, вернув к жизни мою улыбку.

— Я могу спросить?

— Можете. Вы можете все.

«Видимо, у меня совсем раненый и умирающий вид, или вы знаете, что нам отсюда не выбраться…» — подумала я, зная о «любви» моего друга отвечать на вопросы.

— Вы сказали, что Вельтракки сделал две копии «Голубя с зеленым горошком», так?

— Да.

— И он передал их вам?

— Успел передать. Перед тем как его арестовали за то, чем он талантливо зарабатывал на жизнь.

— Да, эта история мне знакома… А вы… Вы заменили подлинник подделкой, когда отдавали картины Вьерану?

— Да.

— И что случилось потом?

— Вьеран получил от меня круглую сумму, по договоренности передал картины Курве, но тот не заплатил ему ни копейкой больше. Несмотря на то что он занимался сбытом краденного антиквариата, Курве испугался. Общая стоимость полотен оценивалась примерно в сто миллионов долларов, а неприятности в случае провала этой сумме вполне соответствовали. Он боялся держать картины у себя в магазине и показал их своему другу Берну — эксперту и дилеру эксклюзивных часов. Берн хранил полотна у себя… до тех пор, пока к нему не нагрянула полиция. Курве сдал их всех по очереди. Берн признался, что запаниковал, и сказал, что сжег картины перед приходом полиции. Впоследствии его версия изменилась: он доказывал, что выбросил их в мусор, который, естественно, переработали.

— Но как можно выбросить в мусор Пикассо, Модильяни, Брака? Как? Это же каким гондоном и идиотом нужно быть?! Ему поверили?

— Не знаю. Суд состоится в следующем году.

— А вы? Вы верите в то, что он уничтожил картины?

— Нет. И вопрос здесь вовсе не в его порядочности или здравом смысле. Вопрос в жадности и больших деньгах. — Дженнаро холодно улыбнулся. — Он мог бы выбросить Брака и Леже, но не сто миллионов.

— Но как вы можете быть уверены, что Вьеран вас не сдаст?

— Он уже этого не сделал. И не сделает. У нас долгая и интересная история отношений, он много мне задолжал. И не в его интересах идти против меня. Вьеран довольно молод и амбициозен. Получит лет десять, выйдет раньше за хорошее поведение, зная, что его семья обеспечена и ей ничего не угрожает, пока я цел и невредим.

— А «Голубь с зеленым горошком»? Он все это время находился на острове?

— Да, все шесть лет. Однажды наступил момент, когда мне надоело прятать картину. Вы же понимаете, что хранить Пикассо в каком-нибудь тоннеле — это кощунство?

— А украсть его — не кощунство? — Я поразилась его непринужденности.

— Меня это мало волнует. Постоянно снимая апартаменты в «Reid’s» и в отеле, который вы, к сожалению, не застали в приличном виде, я зарекомендовал себя очень платежеспособным гостем и лучшим клиентом. Все мои капризы и пожелания выполнялись быстро и качественно. Меценатство — вообще отдельная тема. Если первое время оно просто меня забавляло и являлось отличным прикрытием для имиджа одной из моих многочисленных личностей, то впоследствии я ощутил на себе все выгоды, плюсы и преимущества этого занятия. Португальцы и островитяне прониклись ко мне таким уважением, что я порою сходил с ума от скуки и стабильности. Я содействовал процветанию искусства, спонсировал разные мероприятия, поддерживал фонды, давал деньги на реставрацию музеев и так до бесконечности. Я познакомился со всеми политиками и нужными людьми, с владельцами банков и отелей. Конечно, когда я вскользь бросил фразу, что хотел бы видеть в своих апартаментах пару копий картины Пикассо, мне быстро пошли навстречу, преподнесли их на блюдечке и повесили в «Reid’s» и «Choupana Hills». Пожалуй, я давно так не веселился. Прилетая на Мадейру, я менял копии на оригинал и открыто любовался шедевром, пока весь мир искусства скорбел над непостижимой утратой.