Марк Хэддон - Крушение пирса

Через некоторое время Гевин получил от Сары имейл, и ее финальная фраза — «Отныне я предпочла бы больше не иметь с тобой никаких контактов» — ударила его куда больней, чем известие о том, что отец, спеша на встречу с каким-то журналистом, поскользнулся на обледеневшем тротуаре и сломал головку правого бедра. Конечно, Гевину следовало немедленно поехать в Лестер, но он никогда не мог заставить себя подчиняться чьим-то требованиям. Тем более требованиям сестры. Так что он просто позвонил матери, сказал, что очень занят на съемках, и попросил передать отцу привет и пожелания скорейшего выздоровления.

Тони пребывал в затруднении: он никак не мог найти диктора для сериала о Шелковом пути. Он знал: ходят слухи о том, что Гевин в последнее время стал крайне вспыльчив, но для Тони это особого значения не имело. Рейтинги «Королевства Изамбарда» были неизменно высоки, а комиссионеров крайне редко заботят межличностные трения на съемочной площадке, разумеется, если все это остается вне поля зрения газетчиков. Однако двое из них были новичками и, естественно, жаждали самоутвердиться и четко определить сферу своих интересов, а потому им не очень-то хотелось вкладывать средства в проекты, с которыми уже поиграли предшественники.

— Эта часть получилась неудачно, — убеждал Гевина Тони. — Пойми, мы оказались в ужасном положении, и займись наконец делом. Через двенадцать месяцев при определенном перераспределении средств…

— И это все, что ты можешь предложить? — вяло спросил Гевин. — Именно так ты им ответишь?

Тони помолчал, а потом, собравшись с духом, заявил:

— Значит так, Гевин. Других ты можешь сколько угодно посылать к чертям собачьим — до определенного момента, конечно. Но раз ты посылаешь меня, нашим общим делам конец. Все. Занавес.

Даже тогда полный крах еще можно было предотвратить. Можно было все обратить вспять, если бы Гевин потуже затянул пояс, принял предложения, связанные с его публичными выступлениями, написал заказанный ему текст для детской книги «Самые необычные здания мира», публикацию которой финансировала картинная галерея Уокера, и отснял хотя бы несколько рекламных клипов, в высшей степени примитивных, но принесших бы весьма существенный доход, которые подкинул его агент. Но Гевин вместо этого стал совершать глупости, смысл которых он так никогда и не смог объяснить ни себе самому, ни кому бы то ни было еще.

Он был членом «Хоспитал-клаб» в Ковент-Гардене, что стоило немалых денег, и от этого членства, пожалуй, ему стоило бы отказаться хотя бы до тех пор, пока у него вновь не будет стабильного дохода. Однако он этого не только не сделал, но и продолжал целыми днями просиживать там, прямо в баре пытаясь писать заказанную ему галереей Уокера детскую книгу, потому что не любил надолго оставаться в одиночестве. Это, кстати, было одной из главных причин его нежелания отказываться от членства в клубе. Пил он немного — лишь для того, чтобы снять излишнее напряжение. И вот однажды, где-то около трех часов дня, его окликнули:

— Гевин?

Он поднял голову и увидел, что на него с улыбкой смотрит стоящий рядом Эдвард Коул, он же пастор Мандерс, он же хозяин дома, куда сбежала Эмми, когда решила Гевина бросить. В присутствии этого человека Гевину всегда становилось не по себе. Он вообще чувствовал себя неловко в обществе геев. Во-первых, по чисто физиологическим причинам, а во-вторых, у него каждый раз возникало неприятное ощущение, что над ним подшучивают, пользуясь при этом неким особым языком, который хоть и звучит похоже на английский, но ему, Гевину, толком не понятен.

— Как поживаешь?

— Что? Ах да, хорошо поживаю. У меня все хорошо, Эдвард. Твое здоровье.

— Эмми говорит, что твое состояние очень ее тревожит.

На следующий день Тони скажет ему: «Черт побери, Гевин, ты же публичная фигура!», хотя куда важнее было то, что публичной фигурой являлась Эмми, и Гевин будет просто вне себя, когда чуть ли не в каждом газетном материале, посвященном его стычке с пастором Мандесом в клубе, его, Гевина, будут называть «бывшим мужем» или «супругом в отставке»…

— Иди ты со своим гребаным сочувствием знаешь куда, — сказал он Эдварду Коулу.

— Боже мой. — Эдвард удивленно приподнял бровь. — Теперь я понимаю, что она имела в виду.

— Нет, уж ты-то точно, черт побери, не имеешь ни малейшего понятия о том, что она имела в виду!

— Знаешь, что я тебе посоветую, — сказал Эдвард, потому что, если кто-то сломал протянутую тобой ветвь оливы, ты, безусловно, имеешь полное право больно пырнуть этого человека ее острым обломком, — побольше налегай не на спиртное, а на чай «Эрл Грей», пока солнце за нок-реей не скрылось.