Марк Хэддон - Крушение пирса

— Я себе на Рождество два ребра сломал. И боли у меня до сих пор довольно сильные. Так что прошлой ночью я почти не спал.

Не смог он спать и всю следующую ночь, проведенную в гостинице, хотя посмотрел какую-то серию «Хеллбоя», принял две таблетки обезболивающего и выпил три порции виски из мини-бара. Он лежал, глядя в зернистую монохромную темноту номера, слушал негромкое пощелкивание реле обогревателя и был не в состоянии отпустить от себя этот убогий мирок, понимая, что, если уснет, тот незнакомец снова может войти в комнату и убить его. Это было нечто большее, чем обыкновенный страх. Это вынырнуло откуда-то из подсознания, хотя Гевин никогда как-то не задумывался о том, что тоже обладает подсознанием. Он вообще почти никогда не заглядывал в себя, а в те редкие мгновения, когда это все же случалось, ему мало что удавалось разглядеть. Он любил бизнес, деловые отношения, веселые компании; любил решать поставленные перед ним задачи; он вообще был человеком действия. Но с недавних пор обнаружил, что где-то у него внутри, в мозгу или в душе, имеется некий жизненно важный механизм, который очень легко вывести из строя, и тогда он станет неправильно функционировать, а добраться до него и снова его наладить будет очень и очень нелегко. Гевину уже исполнился сорок один год, но он только сейчас начал понимать, что столкнулся с одной из таких проблем, какие его менее уверенные в себе ровесники пытались преодолеть еще в начальной школе Святого Алоизия, сражаясь друг с другом на краю открытой всем ветрам игровой площадки.

На следующий день Вероника, исполнительный директор «Паломар», вдруг остановилась возле Гевина и принялась вежливо расспрашивать о том, как он себя чувствует. А он, забыв мысленно сосчитать до трех, не выдержал и употребил выражение «этот ваш гребаный матриархат». И она посоветовала ему взять четыре дня отгула и передохнуть, пока его команда будет снимать фоновые кадры в Манчестере и Эдинбурге.

— Йога, секс, таблетки, что там еще. В общем, отдохни немного. Ты выглядишь как живой труп.

Совет Тони о том, что нужно сначала сосчитать до трех, а уж потом действовать, был, собственно, дан исключительно для рабочих ситуаций, но, когда Эмми посоветовала Гевину обратиться к врачу, он опять об этом гениальном совете забыл, и в итоге оскорбленная Эмми на неделю перебралась в дом пастора Мандерса в Чизуике, устроившись там в гостевой комнате, ибо хотела «убедиться, что двум нашим поездам и впрямь в одном туннеле не разойтись». Теперь Гевин имел полную возможность подпирать изнутри стулом ручку на двери спальни, не выключать на ночь свет и позволять «Радио-4» бормотать до раннего утра.

Через четыре дня он вернулся в Хаддерсфилд и как-то ухитрился дотянуть до конца съемок, хотя явно был уже не так остер на язык и энергичен, как прежде. Во всяком случае, Энни ничего не говорила, а самому Гевину казалось, что нет ничего на свете важнее, чем стать собственным спасителем.

Однако неделя, которую его жена Эмми собиралась провести в чужом доме, чтобы иметь возможность каждый вечер появляться на сцене выспавшейся и свежей, превратилась сначала в две недели, а затем и в четыре. Когда пошла шестая неделя ее пребывания в доме пастора Мандерса, начали наконец показывать долгожданный сериал «Туман», низкобюджетный фильмец Майка Сингера, снятый прошлой весной на северном побережье Норфолка. В этом фильме Эмми играла мать некоего весьма неуравновешенного мальчика, вроде бы одержимого дьяволом. Технически фильм был сделан в стиле хоррор, многие эпизоды были весьма эффектны, а уж отзывы о талантливой игре Эмми и вовсе носили восторженный характер. На десятой неделе Эмми предложили одну из главных женских ролей в новом семичастном сериале «Локдаун» для канала ITV, где вместе с ней должны были сниматься Джемма Артертон и Мэтт Смит.

Когда на следующий день Эмми встретилась с Гевином за ланчем в «Хани и компания» на Уоррен-стрит, ей показалось, что на него эти новости не произвели ни малейшего впечатления. При иных обстоятельствах она непременно обиделась бы, но сейчас ей было ясно: его равнодушие — лишь часть куда более серьезной проблемы, которую он в данный момент тщетно пытается решить. Во всяком случае, если бы только он захотел попросить ее о помощи — пусть даже самым невероятным образом закодировав просьбу, — Эмми, конечно, сочла бы невозможным отказать ему. Но он так ни о чем ее и не попросил; а она — уж это она прекрасно усвоила за три года их не совсем совместного проживания, — очень хорошо понимала: ему ни в коем случае нельзя предлагать ничего, что хотя бы отдаленно намекало на его собственную слабость. Так что Эмми просто встала и ушла, так и не доев свое замечательное пирожное с каштанами и ромом. На прощание она поцеловала Гевина в щеку, понимая в этот момент, что это и есть несколько неожиданная минорная каденция, завершающая их семейные отношения.