Марк Хэддон - Крушение пирса

На газетных снимках будет очень хорошо видно, куда именно угодил кулак Гевина, и это, собственно, станет одной из причин, по которой его все же не стали преследовать в судебном порядке за нанесение тяжких телесных. Впрочем, через несколько месяцев в его жизни возникнут такие обстоятельства, что тюремное заключение станет казаться ему даже более предпочтительным.

А ту ночь Гевину пришлось провести в камере Центрального полицейского участка Уэст-Энда, и лишь на следующий день его выпустили под залог. Он позвонил Тони, еще не до конца понимая, в какую глубокую яму с дерьмом ухитрился угодить; до него дошло это, только когда Тони швырнул ему на колени газету «Дейли мейл». Так что их с Тони отношения — и личные, и деловые — завершились еще до того, как они добрались до Ричмонда. Последние две мили до дома Гевин прошел пешком. И, пока он шел, какой-то мальчик лет девяти-десяти остановил его и попросил сделать с ним селфи. Гевин ни с того ни с сего разъярился и послал мальчишку куда подальше, и тот разревелся от обиды. Лишь после этого Гевин понял, что ребенок ничего не знает о том, что с ним, Гевином, случилось накануне. А отец мальчика возмущенно заметил: «Да что это с вами такое?»

Консультант по финансовым вопросам, разумеется, оказался «занят с другими клиентами», и Гевину предложили подождать, причем в одной из самых маленьких приемных компании «Крейс и Лонер», где какой-то прыщавый юнец, явно мелкая сошка, настырно советовал ему «подтянуть» бюджет, отказаться от кое-каких инвестиций, затем сдать в аренду дом и переехать в небольшую съемную квартиру. Тон у прыщавого юнца был безошибочно узнаваемым, с тем же успехом он мог прямо сказать: «Мы более не испытываем особого желания видеть вас в числе наших клиентов».

Мартин вышел из больницы с металлическими штифтами в бедре. Ходил он теперь очень медленно и только с ходунками, которыми обязан был пользоваться ближайшие несколько недель. Мэдлин считала, что постоянные боли и прием анальгетиков так сильно на него подействовали, что он стал выглядеть непривычно инертным и неадекватно воспринимал окружающую действительность. Однако вскоре дозу лекарств значительно снизили, да и ходить Мартин начал сам, без ходунков, но особых изменений в его мировосприятии не произошло, и Мэдлин стало ясно: травма оказалась не только физической, но и душевной, и теперь самоуверенность Мартина и железная хватка, помогавшая ему держать «в тонусе» и себя, и всю семью, и окружающих, остались в прошлом, ибо поддерживались исключительно за счет некоего пролонгированного усилия воли, демонстрировать которую у него больше нет ни сил, ни желания.

А Дэвид у себя дома, в Дареме, надел на голову полиэтиленовый пакет и затянул его поплотнее, собрав края на затылке, точно конский хвост. Он был уверен, что если сумеет подавить безусловный рефлекс и не позволит себе дышать ни ртом, ни носом, то ему, возможно, удастся проникнуть в царство великого покоя. Но, как только он начинал терять сознание, его пальцы сами собой разжимались, пакет раскрывался, и он снова начинал дышать. Подобные манипуляции Дэвид проделывал довольно часто. И каждый раз представлял, как родители найдут его мертвым на полу спальни. Или какой-нибудь человек, гуляющий с собакой, обнаружит его тело на ближайшем пустыре, когда после тщетных недельных поисков оно уже все распухнет и начнет разлагаться. А иногда он думал о том, что после таких экспериментов можно навсегда превратиться в безмозглый овощ. Подобные мысли действовали на него успокаивающе, хотя и по-разному.

В течение трех месяцев Гевин большую часть времени был постоянно пьян; нет, разум он не терял, не шатался и не спотыкался на каждом шагу, но уже за завтраком выпивал стаканчик виски и потом весь день продолжал умеренно, но непрерывно прикладываться к бутылке — каким-то иным способом удержать мир хотя бы на расстоянии двух-трех шагов от себя ему не удавалось.

Когда его исключили из «Хоспитал-клаб», он, не изменив новой привычке, стал целыми днями просиживать в других, еще менее благотворно влияющих на состояние, питейных заведениях Ковент-Гардена и Сохо, перебираясь на новое место всякий раз, как получал очередной дружеский совет относительно здоровья и благополучия.

Электронную почту он не проверял. На телефонные звонки не отвечал. Впрочем, имейл от Кёрстин из Сиднея он все-таки прочел. Она писала: «Ты забыл о дне рождения Тома. Я тебе напоминала, но ты все-таки забыл. Если я продолжу с тобой переписку, то постоянно буду на тебя злиться, а я устала злиться. Так что, пожалуйста, больше нам не пиши и не звони. У Тома теперь новый отец. Добрый, щедрый и надежный человек. А ты ничего хорошего нашему сыну дать не сможешь».