Лидия Ульянова - Здесь и сейчас

— Но это же в самом деле противозаконно, — возразила я.

— Да какая разница! Это меня мало интересовало. Поперву элементарно хотелось денег, чтобы не считать копейки, как то постоянно в семье происходило. А потом денег стало достаточно, а потом их стало даже много. Так много, что невозможно было никому признаться — откуда у восемнадцатилетней необразованной девчонки такие заработки? Даже дома не могла похвастаться, Кира и так подозревала, что я занимаюсь чем-то нехорошим. А после, когда закрутилось уголовное дело, мне нестерпима была мысль, что я окажусь за решеткой. Повторяю, мы же все дома думали, что наша мама никогда не простит, если с нами что-то подобное случится, отречется раз и навсегда. Как мне тогда страшно было! Еще бы, позор семьи. Я же не знала, что она в трудную минуту все возможное для собственного ребенка сделает. Как для Любомира сделала, несмотря на то что он ее родную дочь застрелил. Я подумала, что Вере уже все равно, а я еще для себя могу что-то поправить.

— Но это ведь ужасно!

— Конечно, ужасно. — Надежда по-своему поняла мои слова. — Думаешь, просто было перестроиться? Это мне только казалось, что все будет легко, и никто ничего не заметит. Я почти все заработанные у Мони деньги потратила на то, чтобы превратиться в тебя.

Мне показалось, что в эту минуту Надя пыталась обвинить в чем-то Веру. В моем лице обвинить. И я снова увидела в исповедующейся передо мной чужой женщине ту, прежнюю, настоящую Надьку.

— Я на одних чертовых преподавателей сколько спустила! Мне же нужны были самые лучшие, меня время поджимало. Английский, чтобы уметь говорить, как Вера. Всякие другие, чтобы в этом чертовом ветеринарном институте учиться, в который ты поступила. Я этот твой кошко-собачий институт поначалу ненавидела, по ночам в подушку ревела, а потом ничего, привыкла. Даже заставила себя полюбить. Видишь, теперь я зато классный специалист, ко мне со всего города на прием едут. «Ох, Верочка Николаевна, только вы нам можете помочь!» И бизнес с нуля подняла одна, никто не помогал.

Она невесело усмехнулась. Да, совершенно точно, о другом она мечтала в юности.

— А помнишь, как мама резала хлеб? — внезапно обратилась она ко мне с вопросом. Вероятно, просто хотела разрядить напряжение.

Это было такое милое детское воспоминание, что я ответила ей легкой, понимающей улыбкой:

— Конечно! Мы еще всегда смеялись над ней за эту привычку.

Дело в том, что Марина Львовна, вышедшая корнями из белорусского села, всю жизнь старалась казаться настоящей ленинградкой, воспитанной и интеллигентной. Она научилась чисто говорить, правильно себя вести, со вкусом одеваться, разбираться в книжно-театральных новинках и только до самой смерти хлеб резала по-деревенски, на весу. Так делал ее отец, так делала мать, так резали хлеб ее предки, этот хлеб вырастившие и выпекшие. Огромный свежеиспеченный в печи каравай с румяной корочкой укладывали на левую руку, в локтевой сгиб, прижимали к груди и нарезали толстыми, мягкими ломтями, в самом конце отламывая рукой, чтобы ломоть не упал на пол. Оттого хлеб, порезанный к столу Мариной, всегда имел непрезентабельный вид — большие, неровные куски, а на срезе буханки обязательно оставался обломанный хвостик. Это тебе не тонюсенькие, идеально ровные кусочки пережившей блокаду Киры — те были нарезаны на специальной хлебной доске острым ножом, а немногочисленные крошки собраны Кирой в ладонь и отправлены в рот.

— Как я злилась на маму за этот хлеб! — призналась Надежда. — Как не возьмешь буханку, обязательно сикось-накось отрезано, кусок колбасы ровно не положишь. А теперь так не хватает того хлеба с «хвостиком».

Мне показалось, что еще немного таких воспоминаний, даже самых безобидных, и она не выдержит, заплачет. И тогда я зареву вместе с ней. А зачем? Зачем мне становиться свидетельницей чужого душевного стриптиза? Я все узнала, я перевернула последнюю страницу…

Что? Остался еще эпилог? Нет, я не хочу больше ничего знать, мне пора возвращаться в собственный мир.

— Надежда, уже совсем поздно. Можете вызвать мне такси? Я и так злоупотребила вашим гостеприимством…

— Такси?.. — Мне показалось, что она растерялась. Будто что-то мешало ей отпустить меня с миром. — Не уверена, что это возможно, но сейчас попробуем…

Она куда-то позвонила, о чем-то побеседовала — мне было плохо слышно, она отошла в глубь просторной библиотеки.

— Увы, ничего не выходит, — заявила Надя, возвращаясь ко мне.