Юлия Лавряшина - Простить нельзя помиловать

Но увидев Надю, неожиданно для себя обрадовался: она не приходила к нему после того не слишком приятного для обоих разговора возле второй палаты. Вчера опустевшей Лилиной палаты.

– А я бросила, – Надя глазами указала на его сигарету. – Вдруг расхотелось, и все.

Затянувшись, Игорь бросил окурок в урну, чтобы не травить ее:

– Расстаешься со старыми привычками?

– Только с дурными.

– Я – твоя дурная привычка…

– Но не самая!

Она засмеялась, кожа вокруг рта сошлась тонкими складочками, но это, как ни странно, ее не старило. Может, потому, что взгляд был таким живым, блестящим. И каштановые вьющиеся волосы собраны в «хвост», как у школьницы.

Вспомнив по ассоциации, он сказал:

– Сегодня все дети отправились в школу.

– Мой тоже, – она перестала улыбаться. – Ох, я уже чувствую, что нахлебаюсь с ним по полной в этом году! Представляешь, утром заявил мне, что собирается стать хирургом, как его дед. А чуть ли не вчера хотел выучиться на программиста. Еще до этого – об Олимпиаде грезил. Твердил, что в нем скрывается великий спринтер! А чего скрывается, спрашивается? Так что у нас такое разнообразие пристрастий – голова кругом!

Привычно сунув руки в карманы халата, Игорь оглядел непроницаемые больничные окна. Там его ждали. Только там. Зато всегда.

– А ты с детства хотела стать врачом?

– Можно сказать, с младенчества, – ответила Надя так уверенно, что ему сразу увиделось: пухленькая кудрявая малышка сидит на ковре с пластмассовым фонендоскопом и с самым серьезным видом слушает своих кукол. У пупсика опять хрипы в груди… А плюшевый Мишка пошел на поправку. Вот только уши ему надо промыть…

Улыбнувшись, он бесстрашно («А пускай смотрят!») погладил ее горячую щеку тыльной стороной ладони. Нелегкую жизнь выбрала себе эта девочка. Лучше бы ее куклы ходили по ресторанам…

– Если это не покажется тебе неловким, приведи Петьку ко мне. Продемонстрирую пацану будни простого советского хирурга. Может, после этого будет обходить нашу клинику за километр.

Она впилась в его лицо взглядом, даже ноздри мелко задрожали от волнения:

– Правда, можно? Вот спасибо! Я и не думала, что ты согласишься…

– Почему? – это действительно показалось Костальскому странным. – Мы ведь не чужие люди.

– Опять не чужие? – выпалила она и быстро пошла прочь, громко стуча каблуками по разбитому асфальту. Потом обернулась и, отступая, крикнула: – Я уже знаю, что ее выписали! Ты бы навестил, узнал, как она там. Может, необходима помощь… Она все правильно поймет.

– Откуда ты знаешь, что поймет? – ничего не отрицая, громко спросил Костальский.

– Она ведь умница, ты сам говорил!

«Она – умница», – несколько раз повторил он про себя, словно слегка побаюкав эти слова. И позволил себе вспомнить, как накануне, когда Лилю выписывали, она протиснулась на костылях в ординаторскую и положила перед ним на столе листок. Игорь не обратил внимания, когда она вошла, – сидел спиной к двери, и Лилино лицо увидел сперва нарисованным, потом уже поднял голову. Задержав дыхание…

– Это вам на память не только обо мне, а обо всех, кто вас любит, – она улыбнулась так, что любовь сразу представилась ему более христианской, чем женской. И от этого стало и легко, и немного горько, будто прохладного вермута пригубил.

Он поднялся:

– Спасибо. Он всегда будет со мной… Вы уже забрали выписку? Группу инвалидности…

– Менять не будем, – перебила Лиля. – А то меня еще с работы попросят.

– Неужели ваше начальство может воспользоваться этой формальностью?

– О, запросто! Как раз начальство меня не очень любит, я же вечно лезу куда не надо со своими поисками правды. Сейчас, правда, мы добились смены руководства. Может, меня и не тронут…

Ему стало весело:

– Так вы еще и бунтарка? Ну, Лилита, вы как Атлантический океан, никак до дна не доберешься… Кто отвезет вас домой?

Движением плеч она продемонстрировала полное незнание:

– Дина кого-то прислала. Мне сказали, что машина уже ждет. Ей-то самой все еще нельзя сидеть, она дома осталась. Да, я забыла вам сказать! Она пока поживет у меня, так что если что-нибудь понадобится…

– То есть как это – у вас? Вы же говорили, что у вас дочь? Сколько ей?

Лилины глаза весело заискрились огромными голубыми топазами. Почему-то Костальскому сразу вспомнилось, что утром кто-то в ординаторской рассуждал о том, что эти камни притягивают успех.

– Семь. Она же завтра первый раз в школу идет, поэтому я так и рвалась домой.