Юлия Лавряшина - Простить нельзя помиловать

Почему об отце вспомнилось именно сейчас, когда она провожала взглядом Игоря Костальского, уже чуть не падавшего с ног от усталости? Внешне они совершенно не были похожи. Что в нем вызывает в ее душе ту же пронизывающую до слез жалость, которую она испытывала еще разве что к своему сыну, как бы тот ни пытался испортить их отношения?

«Я люблю его, вот в чем дело, – она вдруг почувствовала усталость не меньшую, чем та, что уносил в себе Игорь. – Ни одного мужчину до сих пор не любила, даже не понимала, что это такое. Думала, все это фикция сплошная, а оказалось…»

Это открытие было из тех, что не вызывают ликования. Их запрещают самим себе и прячут подальше. Настолько глубоко, чтобы никогда не найти, потому что подобные озарения переворачивают жизнь… Разве можно вернуться в свой дом как ни в чем не бывало, уже познав нежеланное откровение: «Я люблю Игоря»? Как с этим готовить ужин, стирать мужу носки, выговаривать сыну за учуянный ею запах табака? Ложиться в постель, наконец…

Она вышла на лестничную площадку, где они время от времени уединялись с Костальским, достала сигареты и впервые не ощутила желания закурить. Ничего не хотелось. Потому что она сама – ничто, и у нее не может быть желаний. Игорь даже не увидел ее сейчас, у него в глазах сохранялось отражение другой женщины. Что сделать, чтобы оно исчезло?

«Ничего тут не поделаешь. – Надя скомкала недавно открытую пачку и швырнула в переполненную урну. Ее комок завис на самом краю, и она подумала, что надо бы кому-то сказать, чтоб вынесли, но тут же забыла об этом. – Драться за него, уничтожать эту Винтерголлер из второй палаты? Нет уж. Это не для меня. Если я нужна ему… А я не нужна».

Она сделала глубокий вдох: так, теперь главное – не думать о нем вообще. Гнать любое подобие мысли. Иначе скальпель будет трястись в руках, пальцы онемеют… Вот это будет по-настоящему страшно, ведь тогда можно хоть и непреднамеренно, а все же нарушить однажды данную клятву. Ту самую, которую Игорь уже готов был нарушить, но не смог. И она не посмеет. Надо просто напомнить себе ту важную истину, которой ее когда-то учили, а она ее чуть не забыла. Что же это? Ах да… Все будет хорошо.

…Когда Дина все-таки прорвалась в запретную вторую палату перед самым отбоем, Лиля заговорила так, будто продолжила прерванный разговор:

– А знаешь, однажды под наркозом мне настоящее чудо привиделось. Обычно ничего не видишь, проваливаешься, и все. А тут передо мной засияли настоящие звезды и возникли гигантские светящиеся шары. В них ударяли молнии, вызывая вспышки, похожие на фейерверк, и это была такая красота, просто беспредельный восторг! До слез. Лет пятнадцать прошло, не меньше, а я все помню в деталях… И я вот думаю: может, стоило лечь под нож, чтобы это увидеть?

Осторожно подобравшись к ее постели, Дина, как в первый день, встала рядом на колени, стараясь не задеть капельницу, вернувшуюся на место, и робко заглянула в лицо, которое уже так хорошо знала. Слишком хорошо, чтобы спрашивать:

– Вы на меня не сердитесь?

Лилины пальцы вплелись в ее волосы:

– Да что ты, дурочка…

– Вы ни на кого не сердитесь…

– А на кого мне сердиться?

У Дины вырвалось:

– Я так и знала, что вы это скажете! Но ведь у них… у него же ничего не вышло! Он все вам испортил…

Резко сведя брови, Лиля мотнула головой:

– Ничего он не испортил! Даже не думай так. Он сделал все, что мог…

– Врачи вечно этим отговариваются! Если б все правильно сделал, не пришлось бы убирать этот сустав. Он же швейцарский, не мог быть плохим!

Улыбнувшись, Лиля снова потрепала ее макушку, но осторожно, едва двигая рукой, чтобы не сместить иглу, запущенную в вену:

– Протез был что надо! Это я до него не дотянула по качеству. Нахватала инфекций всяких…

Дина сразу сникла, вспомнив, что уже слышала об этой скрытой инфекции.

– И что теперь будет?

– То же, что и раньше. Никакой трагедии не произошло, Динка. Надо было раньше догадаться, что в такой деревенской девушке, как я, всяким импортным штучкам не прижиться. Несовместимость. Мой глубинный патриотизм отторгает их еще на уровне скелета.

– Очень смешно!

– Ну, я уже поплакала немножко, хватит.

Отклонившись, Дина осмотрела ее с недоверием:

– Вы плакали?

– А ты думала! Не такая уж я железная леди… От слез не заржавею.

– Он хоть извинился?

Лиля сделала строгие глаза:

– Девушка, вы мне бросьте на доктора нападать! Ему сейчас, может, еще хуже, чем мне. Знаешь, как обидно, когда хочешь помочь человеку и понимаешь, что ничего не можешь сделать!