Юлия Лавряшина - Простить нельзя помиловать

– Ты выглядишь не слишком счастливой, – заметил Аркадий на правах старого друга, который может позволить себе бестактность.

«У меня земля уходит из-под ног! – хотелось крикнуть Маше. – Я бросила свой мир, а у него пропало желание создать для меня новый. Ему ведь хотелось этого, я знаю! Что же случилось? Что-то ведь поменяло его отношение… Другой темп жизни? Он уже пережил все, что мог чувствовать ко мне? И что же теперь?»

– Мишка в больнице, как я могу чувствовать себя счастливой? – ответила она, и это тоже было правдой.

Аркадий поднялся выключить чайник.

– Ты ведь могла и не узнать об этом…

– Что? – Маша замерла, потянувшись за чашками. – Ты мог не сообщить мне?

– Зачем? Ты от них отказалась… Не официально, конечно, но фактически…

– Я от них не отказывалась! – все же закричала она, потому что эта боль была не менее сильной. – Ты сам настоял, чтобы мальчики не трогались с места!

– Поставь чашки, – сказал Аркадий. – Разобьешь.

Она задыхалась:

– Как ты можешь быть таким…

И поняла, что не может назвать его ни жестоким, ни безжалостным. Это она была таковой, если позволила себе наполовину осиротить своих детей ради другого ребенка, который только кажется взрослым, а сам лишь тем и занимается, что потакает своим капризам и меняет одну игрушку на другую.

«Да что это со мной?! – ужаснулась она. – Это же Матвей! Мой зеленоглазый принц… Разве я смогу жить без этого изумрудного света? Чем вообще жить, если воздух любви заражен равнодушием? Чем живет Аркадий?» Маша будто заново увидела мужа – человека, научившегося существовать в безвоздушном пространстве.

– Как ты… – начала она с того же, хотя уже забыла, какие слова только что собиралась бросить ему в лицо. – Как ты… вообще? Справляешься?

Его усмешка горько обозначилась на лице.

– Стадию сосисок мы уже прошли. Потихоньку учусь готовить. Если ты об этом…

– Я не об этом.

– В остальном все нормально, – Аркадий насыпал в чашки кофе и залил кипятком. – Не у них, у меня.

Он посмотрел в чашку и с сожалением пробормотал:

– Надо было наоборот сделать, сначала кипяток… Так вкуснее. Ты заболтала меня.

Осторожно шагнув к нему, Маша напомнила:

– Раньше ты учил меня, что нужно уметь прощать. Я не желала, чтоб меня учили, поэтому и не умела не держать зла. А у тебя всегда получалось… Помнишь?

– Разве похоже, что я до сих пор не простил тебя? Сахара добавить?

– Конечно, – она разочарованно отодвинулась. – Как всегда.

– Вкусы меняются. Стоит лишь взглянуть на меня и на Матвея, как убедишься в этом.

Маша сделала еще шаг назад:

– Ты не хочешь иметь с ним ничего общего?

Покопавшись в ящике, Аркадий извлек ложку и тогда обернулся:

– А что у нас общего? Я ведь не оспариваю никаких прав на тебя.

– А почему? – выкрикнула Маша, вцепившись в край стола. – Почему ты даже не захотел бороться за меня?!

Собрав в ладонь просыпавшийся сахар, он стряхнул его в раковину и сполоснул руки.

– Мне кажется это унизительным, – ответил он как-то задумчиво.

Машин гнев сразу сменился горечью:

– Твоя гордость управляет тобой.

У него вырвался едкий смешок:

– Не хочу даже намекать, что в таком случае управляет тобой. Пей свой кофе, он остывает, пока ты кипятишься.

Маша послушно сделала несколько глотков, коротко взглядывая на него поверх чашки. Проследив за ней, Аркадий спросил:

– К чему этот разговор? У меня такое недоброе предчувствие, будто ты готовишь очередную операцию вторжения. Теперь уже в нашу семью.

Она ахнула:

– В вашу?! А я к ней не имею отношения?

– А разве имеешь? Он теперь твоя семья.

Машу на мгновенье отбросило во времени. В тот самый день перед Новым годом, когда они с Матвеем еще только ехали сюда. Тогда она произнесла те же слова: «Ты теперь моя семья». И услышала в них потайную фальшь.

– Ты не пустишь меня назад, я знаю. Даже если я буду очень об этом просить…

Вцепившись в чашку, Маша ждала: послышится ли в его ответе хоть отзвук спасительной для нее надежды? Но Аркадий проговорил почти безразлично и по-простецки, будто вовсе не женщина стояла перед ним, поскреб подбородок:

– Чего уж скрывать, были ночи, когда я твердил, как умалишенный: «Вернись ко мне! Вернись же…» Если б ты появилась тогда… Тебе даже просить не нужно было бы. А потом… Усталость накопилась, что ли. Работы много было, и с домашними делами с непривычки долго возился. В общем, я стал засыпать мгновенно. Одеяло не успевал натянуть. И стало как-то все равно, понимаешь? Как принято говорить, жизнь пошла своим чередом. А тебе, конечно, хотелось, чтобы я страдал вечно?