Игорь Гергенрёдер - Грация и Абсолют

– Для вас чего не сделаю… только бы вы не забывали.

Когда генерала обступили русские, молодой человек с несколькими немцами стоял рядом и увидел, как городской голова, приглушённо говоря что-то, указал на него гостю. Тот подошёл, ответил на приглашение улыбкой удовольствия:

– Истосковался я по русскому быту.

– А мне хотелось бы послушать вас наедине… – проговорил с ноткой лести Лонгин.

– Три человека, маленькие чины, от меня ни на шаг не отходят, – сказал, посмеиваясь, генерал, – но если их можно будет поместить через комнату от нашей, мы с вами потолкуем без чужих ушей.

Из городского управления он поехал в лагерь военнопленных, побывал на предприятии Лонгина, сопровождаемый хозяином, после чего переступил порог его квартиры.

– У нас с вами дела да дела, а людям надо поесть, – Власов словно бы сделал внушение молодому человеку, тот шутливо-церемонно поклонился и пригласил троих приехавших с генералом в столовую, самого же его повёл в свой кабинет.

Ужин был приготовлен на славу, но генерал покачал головой:

– Не соблазняйте! Дайте чисто русской жизнью пожить… сейчас великий пост.

Лонгин развёл руками: «дело-де ваше» и с ехидством ожидал, как поведёт себя Андрей Андреевич, который кинул взгляд на водку в хрустальном графине с льдисто блестевшими гранями, с высоким горлом:

– А от мамочки всё-таки не откажусь!

Хозяин не сдержал смешка, и гость промолвил с ноткой виноватости, как бы распахивая душу:

– В своё время я учился в семинарии, а там, сказать вам, царило... словом, я усвоил разницу между внешней формой и тем, что под нею. Я был не лучше других, и ныне совестно вспоминать о многом... Почему? Потому что жизненный опыт непререкаем: жить без веры нельзя!

Лонгин, который жил своей собственной верой, не знающей постов, заметил, когда стопки были осушены: «Вот уже и проехали первый тост!»

Андрей Андреевич хрустко разжевал солёный груздь, извлёк из нагрудного кармашка мундштук: вещица была скрупулёзно сработана из цветной пластмассы.

– Подарок, который изготовил для меня пленный боец, – проговорил веско, вставил в мундштук папиросу. – Красноармеец, запертый в лагере, искал и подбирал материалы, вытачивал и отшлифовывал каждое колечко. Какое чувство вкладывал он в свой труд? Надежду, что сможет вернуться на родину не с клеймом труса и его после немецкого концлагеря не засадят в сталинский. Я стараюсь, чтобы надежда сотен тысяч таких, как он, сбылась.

Лонгин оценил аргумент на «отлично». Генерал изучающе смотрел на него сквозь очки.

– Итак вы с немалым успехом работаете на немцев? – произнёс с подковырочкой.

«Теперь меня щёлкают по носу как не имеющего подобного аргумента», – сказал себе молодой человек. Он хотел быть проще. Собрался поведать, что верит в свою звезду, и коли она ему осветила его пути в месте, где до немцев был всего шаг, он просто пошёл за звездой. С приятной учтивостью начал:

– Видите ли, я не торопился к немцам, но после того как отнеслись ко мне наши… – и вдруг смутился, замолчал.

– Я вас прекрасно понимаю, – Власов щёлкнул зажигалкой, поднёс огонёк к папиросе и закурил. – Вы думали об одном: чтобы наши не погнали вас под пули. А перейдя к немцам, вы увидели, что им нужны ваши услуги. Тут уж будь не промах.

Лонгин с тоскливой скукой подумал: «А у тебя, разумеется, было не так».

– Не нужно обижаться, – Власов затянулся, сосредоточенно-плавно выдохнул дым и разогнал его рукой. – Я не сказал, что вы лишены того, ради чего сделают вот это… – держа мундштук большим и средним пальцами, он пристукнул по нему указательным. – Я не думаю, что, несмотря на вашу молодость, вы не чувствовали антинародность сталинского режима, – добавив эту мысль, он начал рассказывать, как по намёкам, по оброненным словам улавливал: многие командиры высокого ранга были готовы бороться против Сталина. Страдания народа, в особенности крестьянства, не могли не открыть глаза.

– Но в то время нельзя было делать решительных шагов, – кратко подытожил он, вздохнув.

Лонгин не удержался:

– Почему же?

– Дорогой мой Лонгин Антонович, – доверительно промолвил Власов, – отвечаю вам! Вы не хуже, чем я, понимаете, что политика Сталина и его клики псевдонациональна, их патриотизм – поддельный. И, однако, нас считают изменниками! – он, негодуя, взмахнул рукой и взял рюмку. – А я считаю изменниками тех, кто не воюет против Сталина!

Они обменялись взглядами и выпили.