Орхан Памук - Новая жизнь

В тот же день, вечером, я испытал прилив оптимизма: мы разговаривали с продавцом кассет после того, как я убедился, что он — не тот Мехмед. Мы говорили, перескакивая с темы на тему, о радости, которую испытывают люди, купившие у него что-то, о том, что кончается сезон дождей, о грусти города, откуда я только что приехал. И вдруг я услышал печальный свисток паровоза и заволновался: мне нужно было как можно скорее покинуть этот город, названия которого я даже не запомнил, и вернуться в любимую бархатную ночь, в которую меня увезет автобус.

Я шел в сторону автовокзала, откуда донесся гудок поезда, и вдруг увидел себя в зеркале заднего вида ярко блестевшего велосипеда, припаркованного у обочины. Пистолет спрятан, на мне новый лиловый пиджак, в кармане подарок Доктору Нарину — часы «Серкисов», на ногах — джинсы; неловкие руки, быстрая походка. Магазинчики и витрины отступили и скрылись, и в ночи я увидел шатер бродячего цирка; над входом висел рисунок с изображением Ангела. Лицо его напоминало лица турецких кинозвезд и лица с персидских миниатюр. Сердце мое дрогнуло. Учитель, смотрите — школьник-прогульщик, он не только курит, он даже в цирк идет!

Я купил билет, вошел в шатер, где пахло плесенью, потом и землей, сел и, решив забыть обо всем, стал ждать начала представления. Рядом со мной сидели неугомонные новобранцы, опоздавшие в часть, скучающие мужчины, которые пришли сюда убить время, грустные старики и несколько семей с детьми, оказавшихся явно не у дел. В этом цирке не было ни чудесных акробатов, которых показывают по телевизору, ни медведей на велосипедах, ни местных фокусников. Какой-то человек взмахнул грязной серой накидкой, и появилось радио, затем оно исчезло, и зазвучала музыка. Мы услышали восточную песню, потом из-под покрывала показалась молодая женщина, исполнявшая эту песню; она спела печальную песню и ушла. Билеты у нас были пронумерованы, ожидалась лотерея.

Певица появилась вновь — теперь в костюме ангела; она подвела глаза, отчего они казались раскосыми. На ней был закрытый купальник — мама ходила в таком на пляж «Сюрейа». Змея, которую я сначала принял за непонятную деталь одежды, шарф или черную шаль, свисала с ее худых плеч. Видел ли я странный свет, которого раньше не видел никогда? Или я ожидал, что увижу его? Я почувствовал себя безмерно счастливым: я сижу здесь, в этом шатре, вместе с Ангелом, змеей, какими-то людьми; я был готов разрыдаться от счастья.

Позже, когда женщина заговорила со змеей, мне кое-что пришло в голову. Иногда мы внезапно вспоминаем далекие, давно забытые события; тогда мы спрашиваем себя — почему я вспомнил об этом именно сейчас? Вот и я ощутил нечто подобное, правда, я испытывал чувство покоя. Однажды, когда мы с отцом ходили в гости к дяде Рыфкы, он сказал: «Я могу жить везде, где ходят поезда, даже на краю света. Я не могу представить, где перед сном не услышу гудок паровоза».

Я легко представил, что смогу жить в этом городе, среди этих людей до конца своей жизни. Нет ничего лучше, чем ощущать давно забытое чувство покоя. Я думал об этом, глядя на ангела, нежно говорившего со змеей.

Внезапно огни погасли, и ангел удалился со сцены. Когда опять стало светло, объявили десятиминутный антракт. Я собрался выйти на улицу, чтобы походить среди жителей города, рядом с которыми мне предстояло провести всю жизнь.

Я пробирался между радами деревянных стульев, как вдруг увидел человека, сидевшего в одиночестве в третьем или четвертом ряду от импровизированной сцены; он читал газету «Почта Виран-Бага». Сердце мое сильно забилось. Это был тот самый Мехмед, возлюбленный Джанан, погибший сын Доктора Нарина. Он сидел, положив ногу на ногу, окутанный покоем, к которому я так стремился, и читал свою газету, позабыв о мире.

Как только я вышел на улицу, легкий ветер коснулся моего затылка, охватил все тело — по нему побежала легкая дрожь. Мои будущие земляки, жители моего города, превратились в неприятных, подозрительных людей. Сердце по-прежнему колотилось; я чувствовал на бедре тяжесть пистолета, дым сигареты скрыл от меня мир.

Прозвенел один звонок, и я заглянул внутрь — все еще читает газету. Вместе со всеми я вернулся в шатер. Сел за ним, через три ряда. Программа началась. Голова у меня кружилась. Я не могу вспомнить, что я видел, чего не видел, что слушал, а что слышал. Я думал только об этом затылке. Аккуратно подстриженном, смиренном затылке, принадлежавшем благопристойному человеку.