Орхан Памук - Новая жизнь

— Деньги почти закончились, — заметил я.

Темная дорога, на которую только что указывала Джанан, озарилась ярким светом автомобильных фар. Въехав на площадь, машина остановилась.

— Мы никогда туда не дойдем, — произнес я.

— А ты выпил больше меня, — сказала она.

Из машины вышел человек и, закрыв дверь, пошел в нашу сторону, не замечая нас. Он беспечно наступил на окурок сигареты, брошенной Джанан, — так ходят те, кто безжалостно губит чужие жизни, и вошел в отель «Удача».

Над Гудулом воцарилась бесконечная тишина, будто в милом маленьком городке людей не было. Где-то вдалеке залаяли собаки, и опять наступила тишина. Листья платанов и каштанов дрожали от незаметного ветра, но шелеста слышно не было. Должно быть, мы долго молча стояли перед окном, глядя на улицу, словно дети в ожидании праздника. С памятью словно что-то произошло — я помнил каждую секунду в отдельности, но не мог сказать, шло время или остановилось. А потом Джанан сказала:

— Нет-нет, пожалуйста, не трогай меня! Ни один мужчина ко мне еще не прикасался!

Мне показалось, что городок, видневшийся из окна, существует только в моем воображении, со мной так часто бывает, когда я вспоминаю прошлое. А может, передо мной не настоящий городок, а тот, что изображен на почтовых марках серии «Наша страна»? И я его рассматриваю? Те крохотные города на марках всегда казались мне не реально существовавшими площадями и улицами, по которым можно гулять, разглядывая пыльные витрины, и где можно купить пачку сигарет, а какими-то воспоминаниями.

Город Фантазии, подумалось мне. Город Воспоминаний. Я знал, что подспудно ищу зрительного подтверждения неизгладимо горькому воспоминанию — я осмотрел пространство под деревьями по темным сторонам площади, тускло светившиеся тракторные шины, перегоревшие буквы вывесок над банком и аптекой, спину старика на улице, несколько окон… И, словно дотошный фотолюбитель, который смотрит не фотографию площади, а пытается определить место, где стоял фотограф, я стал мысленно смотреть на себя со стороны, на себя, стоявшего у окна второго этажа отеля «Удача». Все происходило как в зарубежных фильмах, которые мы видели в автобусах: сначала общий план города, потом — квартал, затем — двор, дом, окно… И пока сам я стоял у окна маленького отеля в далеком поселке, а ты, усталая, лежала за этим окном на одной из кроватей в уже запылившемся платье, я смотрел на нас обоих сквозь объектив камеры: сначала на нашу страну, на пути, что мы прошли, на городишко, площадь, отель и окно. Казалось, эти воображаемые, едва запомнившиеся мне города, деревни, фильмы, заправки и пассажиры смешались где-то в глубине моей души, рождая боль и чувство потери, но я не понимал, передалась ли мне эта грусть от городов, старинных вещиц и пассажиров или же, рожденная моей болью, она разнеслась по стране, по всему миру.

Лиловые обои на стене у окна напомнили мне карту. На электрической печке в углу было написано «Везувий», а я только вечером познакомился с человеком, продававшим их. Напротив, из крана над умывальником, капала вода. Дверь шкафа не закрывалась, и поэтому в зеркальной поверхности ее отражались комод, стоявший между кроватями, и лампа на нем. Лампа мягко светила на покрывало с лиловыми листиками и на уснувшую на этом покрывале одетую Джанан.

Ее каштановые волосы слегка отливали рыжиной. И как я до сих пор не замечал этого?

Я подумал, что я много чего не замечал. В голове все перепуталось. Среди этой неразберихи проносились усталые мысли, кряхтя и сбрасывая скорость, словно сонные, призрачные грузовики, проезжавшие мимо закусочных на неизвестных перекрестках, а за спиной я слышал дыхание девушки моей мечты, мечтавшей во сне о другом.

Да ляг ты рядом, обними ее, ведь когда люди так долго вместе, их начинает тянуть друг к другу! Кто же такой этот Доктор Нарин? Я, не выдержав, повернулся и стал смотреть на ноги моей красавицы, как вдруг вспомнил: братья, братья ждут меня на улице, в ночной тиши, ждут и строят козни. Появившийся в тишине мотылек летает вокруг лампочки, больно обжигая крылышки. Целуй ее долго-долго, пока не вспыхнет пламя и не охватит вас обоих. Слышал ли я музыку или то был мой разум, транслировавший по заявке наших радиослушателей песню «Ночь зовет»? Моим ровесникам, собратьям-мужчинам, чьи сексуальные страсти не утолены, хорошо известно, что на самом деле зов ночи — это поход на улицу, поиски пары таких же отчаявшихся парней, как и ты, жалобы друг другу, взаимная ругань, изготовление бомбы, от которой кто-нибудь да взлетит на воздух, и — наверное, ты поймешь меня, Ангел, — сладострастное сплетничание о тех, кто подготовил международный заговор, который и обрек нас на эту убогую жизнь. Полагаю, что эти-то сплетни и считаются впоследствии «историей».