Орхан Памук - Новая жизнь

Я понял, что мое состояние не произвело благостного впечатления на попутчиков, помешивавших суп и поедавших плов, и поэтому скрылся в уборной. Я умыл лицо теплой мутной водой, брызгавшей из крана прямо на одежду, вытер нос и немного успокоился. А потом вернулся за стол.

Вскоре я, посмотрев на своих попутчиков краем глаза, увидел, что они, тоже краем глаза следившие за мной, немного расслабились. И тут старый уличный торговец с плетеной корзиной, не спускавший с меня глаз, приблизился ко мне.

— Плюнь, — сказал он. — И это пройдет. Возьми мятную конфетку, поможет от всего.

Он положил на стол маленький пакетик мятных леденцов марки «Счастье».

— Сколько стоит?

— Нет-нет, нисколько. Это мой тебе подарок.

Как будто маленький мальчик плачет на улице, и добрый дядя внезапно дает ему конфету… Я смотрел в глаза доброго дяди-продавца с виноватым видом, как ребенок. К слову, «дядя» был не намного старше меня.

— Сегодня мы все уже проиграли, — сказал он. — Запад проглотил нас, подавил нас на ходу. Они проникли всюду, добрались даже до наших супов, леденцов и трусов, уничтожили каше дело. Но однажды, однажды, может быть, через тысячу лет, мы отомстим за себя; мы положим конец этому заговору и обязательно выкинем их из наших супов, жвачек и душ. А сейчас ешь мятные леденцы и не плачь понапрасну.

Это ли утешение я искал? Не знаю. Но я некоторое время размышлял над словами утешения, как плачущий ребенок, который серьезно слушает сказку доброго дяди с улицы. А потом я придумал, как мне порадовать себя, вспомнив мысль, высказанную писателями раннего Ренессанса или Ибрагимом Хаккы из Эрзурума. Как и они, я решил, что источник грусти — это ядовитая темная жидкость, что разливается из желудка к голове, и решил обращать внимание на то, что я ем и пью.

Я доел суп, накрошив в него хлеба, осторожно глотнул ракы и попросил еще одну порцию с долькой дыни. Как осторожный старик, строго следящий за происходящим в его желудке, я до самого отправления автобуса развлекал себя едой и напитками. А в автобусе я пошел и сел на одно из пустовавших сидений в самом первом ряду Думаю, вам понятно: я хотел оставить позади кресло номер тридцать семь, где всегда предпочитал сидеть. Кажется, я задремал.

Я спал спокойно, долго и крепко и проснулся под утро, а когда автобус остановился, вошел в одно из тех современных зданий на автобусной станции, что являются оплотами современной цивилизации, Я немного развеселился, когда увидел красивых, мило улыбавшихся девушек с реклам автомобильных покрышек, какого-то банка и кока-колы, виды на календарях, цветастую мешанину букв в словах рекламных плакатов, бодро призывающих куда-то, и пышные гамбургеры, выпиравшие из своих булок за витриной, в углу которой стояли табличка с находчивой надписью по-английски «self-service» и фотографии мороженого, казавшегося на фото красным как помада, желтым как ромашка и голубым как мечта.

Я взял себе кофе и сел в утолок. В ярком свете ресторана, где работали три телевизора, я смотрел на маленькую, кокетливо одетую девчушку, которая никак не могла выдавить из пластмассовой бутылки кетчуп неизвестной новой марки на жареную картошку и просила маму помочь ей. Такая же пластмассовая бутылка кетчупа «Гурман» была и у меня на столе, и желто-золотые буквы на ней обещали, что если я за три месяца соберу тридцать крышек от таких бутылок, никак не желавших открываться, а если и открывшихся, то напрочь портивших платья маленьким девочкам, и отправлю их на указанный ниже адрес, то, если мне повезет, меня отправят на неделю в Диснейленд во Флориде. Между тем на экране центрального телевизора команда забила гол.

Я посмотрел еще раз тот же гол в повторе вместе с другими собратьями-мужчинами, которые стояли в очереди за гамбургерами и сидели за столами, и почувствовал оптимизм — не поверхностный, сиюминутный, а какой-то рациональный, соответствующий жизни, ожидавшей меня. Мне нравилось смотреть футбол по телевизору, сидеть дома в выходные и бездельничать, иногда по ночам выпивать, ходить с дочкой на вокзал смотреть поезда, пробовать новый кетчуп, читать, болтать с женой и заниматься с ней любовью, дымить сигаретой, где-нибудь спокойно сидеть и пить кофе, как сейчас, и еще много чего. Если я буду заботиться о себе и сумею прожить столько, сколько, например, старик-кондитер, названный в честь Плеяд, то передо мной примерно половина столетия, чтобы наслаждаться жизнью… Внезапно я затосковал по дому, по жене, по дочке. Я вообразил, как буду играть с дочкой, когда В субботу вернусь домой, как куплю ей конфет в кондитерской на вокзале и как мы с женой честно, соскучившись и не ленясь, будем заниматься любовью, пока дочка вечером будет играть в саду, а потом мы все вместе сядем смотреть телевизор и будем смеяться, лаская и целуя нашу малышку.