Фелицитас Хоппе - Мой Пигафетта

Погода не улучшалась. За завтраком Географ громогласно объявил о начале лыжного сезона в горах Нового Южного Уэльса, но настроение от этого ни у кого не поднялось. Впрочем, Стюард по-прежнему улыбался и даже сейчас, в середине зимы, пританцовывая, балансировал в воздухе мисками со свежим салатом, а Кок, хотя и желтел все больше, кажется, наконец одолел морскую болезнь, не прошло и двенадцати месяцев с начала плавания. Пел он с каждым днем все громче, потому что мы все больше приближались к его родине, острову, где был коварно убит Генерал-капитан, но, по счастью, уцелел мой Пигафетта.

Счет пошел на недели. Кок оделил меня яблоками и виноградом, потом положил мне на подставленные руки тунцов, которых выменял на виски и пиво в порту у моряков других судов. Сфотографировал меня с тунцами, и мы поволокли рыбин вниз, в холодильник, а там распилили их на пригодные для готовки куски. За работой Кок посвятил меня в тайны приготовления этой рыбы, хотя прекрасно знал, что я не умею готовить и что ему в этом рейсе уже не утолить вечный голод Садовода. Любо-дорого было смотреть, как Кок разделывал рыбьи туши. Затем он осторожно, чтобы, упаси бог, не повредить, вытащил челюсть тунца, завернул в салфетку и, поблагодарив за помощь, протянул мне.

При этом он снял грязные перчатки, и я увидела, что руки у него изящные, тонкие, с длинными пальцами. Английский у Кока был плоховат, но я сразу поняла — челюсть тунца принесет мне удачу.

Через пару дней на Географа напала тоска. Он уже уложил чемоданы, до конца его путешествия дней в календаре осталось совсем немного, и за столом в кают-компании он сидел с багровыми щеками, словно его лихорадило. Он стал беспокойным, не мог долго находиться в своей каюте и даже иногда поднимался на мостик, чего не случалось за все время плавания. И хотя Капитан по-прежнему не носил мундира с погонами, Географ теперь бродил за ним как тень, как приунывший школьник, который накануне экзамена пытается уверить учителя, что все же накопил кое-какие знания.

Я знаю, Капитан ждет не дождется того дня, когда наконец избавится от Географа, но на мостике они стояли рядышком, то и дело отвешивая друг другу поклоны, а потом я услышала, как Капитан, думая, что никогда больше не повстречается с Географом, тихо сказал, что тоже скоро покинет корабль, ибо морская болезнь бывает двух видов — одна в животе, и она-то как раз не опасна, а другая в голове, тут Капитан показал рукой на Старшего помощника, который сидел за лоцманским столом и в очередной раз не мог разобраться в своих скоросшивателях и документах.

Капитану все это осточертело — грузы, соль, ожидание на переходах между портами, лица матросов, то, что у матросов в карманах, и все это бессмысленное рабство при хозяине, которого он в глаза не видел. Он решил податься в лоцманы, будет как сыр в масле кататься, кум королю и гость на мостике и в рубке, будет жевать маленькие сандвичи и давать навигационные советы, а капитанам придется их повторять от «а» до «я».

Он сможет наконец шутливо перекинуться парой слов с Оплатившими пассажирами, сможет, взяв двумя пальцами за подбородок, приподнять лицо какой — нибудь дамы и заглянуть ей в глаза, а потом, вернувшись домой, будет снова садиться за обеденный стол.

Той ночью я впервые увидела внутренность казначейской каюты. Кроме двух чемоданов и одной сумки, там ничего не было. Между каской и спасательным жилетом на крючке у двери висела шляпа. Географ сидел на стуле, я на диване под приоткрытым окном, на столе между двумя стаканами с водой лежал большой сверток.

За окном стемнело. У Географа было очень бледное лицо и аккуратно зашнурованные башмаки. В первый раз за много недель он молчал как рыба и уже не пытался растолковать мне, почему дома, у нас на родине, сейчас еще светло, почему там сегодня самый длинный день в году. Этой ночью мы не сомкнули глаз, а сестра Географа сидела в саду и играла в бридж с приятельницами. А господин Хапполати уже давно плыл на север на другом грузовом судне, решив поохотиться на крупного зверя или запечатлеть жену при свете не заходящего за горизонт солнца.

С нижней палубы доносился голос Нобеля, певшего под гитару свои непонятные песни. Во втором этаже время от времени открывалось окно и Садовод орал, требуя тишины. Пение на минуту умолкало, затем возобновлялось.

Географ вдруг покраснел, тяжко задышал и, перегнувшись через стол, подтолкнул пакет ко мне.