Дэниел Хейз - Слезовыжималка

— В старшей школе, — продолжал я, — мой рассказ напечатали еще до того, как кто-либо из сверстников осмелился что-то написать.

— Где напечатали?

— В дурацком журнальчике, Боб. Дело в другом. Все эти комплименты, мелкие успехи ударяют в голову, а потом уплывают в прошлое, становятся полузабытыми воспоминаниями. Как Санта Клаус, каминная труба, пасхальный кролик, зубная фея…

Как машина, которая ревет, но не трогается с места.

— Интересный образ, — одобрил Боб, не переставая перебирать ногами. — Стоит на светофоре. Скрытая угроза. Мне нравится.

— Нравится? Нравится?

Боб выключил дорожку, шагнул на пол, накинул на шею синее полотенце. Наклонился, оперся ладонями о колени — так, что я мог разглядеть его лысину цвета собачьего пуза. Когда он поднял глаза, я сразу понял: он знает. Знает, что я волнуюсь.

Я чуть не подпрыгнул на месте, когда вошла Промис, держа в руках две красные банки с «колой». Ганс носился по лестнице, виляя обрубком хвоста. На девушке была голубая майка с надписью черным курсивом «ХОЛОДНОЕ ОБВИНЕНИЕ». Группа? Промис протянула мне одну из банок.

— Почему у тебя книги так странно стоят? — Я указал на полку.

— Это все папа. У него с шеей проблемы. — Промис наклонила голову, прижала ухо к плечу и показала, как следует разглядывать названия.

— Так много… — Я откашлялся. — Адвокат, и так много читает?

— Ты еще квартиру в Нью-Йорке не видел. Научных книг больше, чем художественной литературы, особенно по истории Америки. Да, читает он много.

— А твоя мама?

— Она вообще читать не умеет.

— Да ладно! — не поверил я.

— Ну хорошо, не совсем так, — согласилась Промис. — Но почти. Типичная музейная шлюха. А твои родители?

— Умерли.

— Это я знаю.

— Они никогда особо не любили читать. Нет, не так. Мама запоем поглощала детективы. Смаковала их, как конфеты.

— Бывают пристрастия и похуже.

— Фантастика?

— Сигареты.

Я увидел, что она жалеет о сказанном.

В тот день мы сидели дома и говорили в основном о самой Промис. О ее детстве, о несчастном случае, который произошел, когда она шестилетней девчонкой каталась на лыжах, о ее работе по творчеству Эмили Дикинсон, о последующем годе, который Промис провела в Париже благодаря стипендии. О том, что сама девушка называла «безнадежным характером» — этот самый характер сказывался всю ее жизнь, несмотря на успехи в учебе. Миссис Вагнер в отчете за первый класс подчеркнула ее «неумение общаться».

Мне с трудом в это верилось, ведь она так резво раскрутила меня на общение. На протяжении всего разговора я пытался понять, не переживает ли Промис какой-то переходный период. Вероятно, в скором времени она одумается и сочтет встречу со мной досадной ошибкой. Через годик вернется в Манхэттен, со всеми перезнакомится и будет вести именно тот образ жизни, о котором я всегда мечтал.

Промис уехала в Сэндхерст для того, чтобы лицом к лицу встретить новый вызов. Она хотела стать писателем, произвести на свет роман или сборник рассказов. Дом прочно удерживал воспоминания ее детства. Подростком Промис редко сюда приезжала и, кроме зануд-соседей, не знала здесь никого. Никого… кроме Эвана Улмера. Иногда она называла мое имя вслух, говорила обо мне в третьем лице.

— Любопытный парень, — сказала она, прихлебывая «колу». — Я тут подумала, а не написать ли мне про персонажа вроде Эвана Улмера.

Я улыбнулся и кивнул. Может, я и ошибался насчет Промис. Может, и нет у нее никакого переходного возраста.

— Ты уже там был? — спросил Боб.

— У нее дома? Нет, это первый раз.

— Ты там…

— Я там что? Намекаешь, я там был, чтобы… В смысле, какая у меня…

— Нет.

— Какая у меня была цель?

— Нет, сколько ты там пробыл?

— Два часа.

— И вы…

— Мы целовались и кое-что еще. Нет, этого не было.

— Я и не говорил про это. Я в это вообще не верю.

— В каком смысле?

— Что — в каком смысле?

— Ты сказал, что не веришь в…

— Я говорю об интимной связи. Ну, знаешь, в смысле потрахаться. Ничего против не имею, просто считаю, что это не самое важное. Удовольствие можно получать разными способами. Как думаешь?

Я никогда не был в этом особенно силен. Обычно я просто умею вовремя заткнуться. Я старался ничего не рассказывать Промис, порой для ее же блага. Была у нее привычка задавать массу вопросов. Как минимум там, где дело касалось меня. Наши отношения набирали обороты, и теперь в это были вовлечены еще и тела. Я выступал в роли клубка шерсти, а Промис досталась роль игривой кошки. Поэтому события развивались в абсолютно непредсказуемом направлении. Я хотел промолчать о тявкающей собаке, о моем разочаровании в себе, о том, что у меня геморрой, о тех деньгах, которые мне оставили родители. Но в конце концов я рассказывал ей все (несмотря на верность Гансу, она призналась мне в ненависти к чихуахуа). Как только я выдавал один секрет, как другой тут же занимал его место на кончике языка. Я ждал, когда же Промис меня осудит, но она этого так и не сделала. Напротив, мои постыдные поступки, казалось, даже успокаивали ее. Обычно она просто кидала на меня взгляд, хмурилась, потом улыбалась и качала головой над последними откровениями.