Антон Соя - Джаз-Банда

— Тише ты, морда пьяная, — услышал Пастух незнакомый голос. — Сколько можно ныть, достал ты меня. Исполню я твое желание, пока ты мне аквариум не разгрохал.

Пастух обомлел, не в силах проглотить водку. Он сплюнул огненную жидкость обратно в стакан, ущипнул себя и попытался встать из-за стола.

— Все, все, все, спать пора. Допился ты, батенька, белочка пришла, вобла разговаривает.

— Сам ты вобла! — усадил обратно Пастуха голос. — Во бля! Бери аквариум и тащи к морю, пока моя царская милость не передумала.

— Что ж я такого выпил-то, что мной рыбеха командует? Кошмар какой-то, западло, — оторопел Костя, не зная, что и делать.

Ежесекундно трезвея, он таращился на аквариум с рыбкой, которая смотрела на него, едва похлопывая боковыми плавниками и шевеля своим губастым рыбьим ротиком.

— Быстрей, разбойник, а то, гляди, передумаю! Помогу я тебе, тряхну стариной.

Все еще не веря в происходящее, Пастух схватил в охапку аквариум, предварительно перекрестившись на портрет Утесова, лежащий на столе. Из аквариума выплескивалась вода, а Пастух, с грацией зомби, шел к морю, пошатываясь и напевая развеселую песенку:

— Вот дела, ночь была, всех буржуев разбомбили мы дотла…

— Тихо, лиходей, не выплесни меня на песок, без будущего останешься.

— Во дела! — задорно пропел Пастух, одним движением отправил рыбку с водой из аквариума в синее Черное море и, рубанувшись на песочек, музыкально захрапел…

— Сам напросился. Как в кино не обещаю, но весело будет, — тихо сказала сама себе Золотая Рыбка, осваивая новое экзотическое для китайских королевских прудовых рыбок пространство.

Люба и Саныч настороженно склонили свои головы над спящим Пастухом. Девушка была совсем еще сонная, в шелковом коротеньком халате цвета сильно разбавленного молоком кофе. По ее красным глазам было понятно, что ночью она плакала, а два сломанных ногтя на правой руке говорили о семейной ссоре. Люба бросила небрежный взгляд на пустой аквариум, а затем пнула по ноге своего драгоценного так, что тот нехотя зашевелился и застонал.

— Живой, гад, — процедила Люба.

— Да, неплохой сейшн был у нас вчера, — не поднимая глаз, виновато признался Саныч. — Жаль, Люба, что ты не ходишь с Пастухом на наши концерты, там так весело, без палева. Народу интересного много приходит, есть с кем разделить радость творчества, в общем.

— Ага, — протянула Люба, широко зевая и потирая глаза, — там лядей и без меня хватает, обойдетесь. Вон шеф-то ваш, красавец писаный, вчера приперся домой с засосом на шее, выжрал в одно горло бутылку водяры и, похоже, моей любимой рыбкой закусил, козлина! Людоед! Уйду я от него, Саныч, надоело.

Глаза Любы вновь налились злобой, обидой и слезами, и она, закусив нижнюю губу, нервно отвернулась, будто ей срочно захотелось посмотреть, что интересного происходит на просторах моря.

— Люба, ты что, нельзя! — забеспокоился Саныч. — Нельзя так с ним, он же музыкант, творец, тонкая натура, завянет сразу без Любви.

Люба отчаянно наблюдала за волнующимся морем. Осень все решительней вступала в свои права. Желтое солнце лениво пряталось за тонкой пеленой облаков, похожей на молочную пленку, и практически не грело. Морской ветер приятно обдувал привыкшие к жаре тела и нахально пытался задрать подол Любиного халата. Берег моря, соседствующий с их частными владениями, сегодня принимал не так много людей, как обычно. Всего несколько пар скорее по инерции пришли на тихий ныне пляж, да несколько мамочек, укутавшись в легкие летние курточки, пристально наблюдали за своими детьми, которые сосредоточенно ковырялись в песке. Этим маленьким человечкам было, по сути, все равно: холодно ли, жарко ли, — их интересовала только возможность как следует извозиться в грязи до обеда.

— Ладно, будите, забирайте, — повернулась к неподвижному телу Люба, — а я дальше спать пошла. Небось к телкам в Беленджик собрались?

— Это к шефу. Он сказал — к фермеру едем.

— Значит, точно к телкам. Смотри у меня, Саныч, Любовь нечаянно нагрянет, когда ее совсем не ждешь!

Люба улыбнулась недоброй улыбкой, показала Санычу свой крепенький кулачок, которым вчера столь удачно атаковала пьяного Пастуха, и медленно удалилась в сторону дома. Ее стройные загорелые ноги покрылись рябью мурашек из-за ветра, но она вряд ли чувствовала холод.

Саныч сосредоточенно начал трясти Пастуха за руку, но тот продолжал упрямо спать крепким пьяным сном, не желая вырываться из липких лап Морфея. К попыткам пробудить своего главаря присоединились Ромеро, Автогеныч и Пузцо. Все четверо склонились над Пастухом и взывали к пробуждению. Наконец Пастух лениво открыл один глаз, осмотрелся и испуганно сел, ударившись при этом лбом о светловолосую голову Пузца.