Олеся Градова - Танец с жизнью. Трактат о простых вещах

— А такие громкие, которые весь вечер на арене и рассказывают о государственном имидже?

— Вообще такие ему отвратительны, но ты ему очень понравилась, он сказал мне об этом.

— Мне было очень интересно с ним, — я старалась показаться более милой, чем минуту назад.

— Мне не надо ревновать?

— Нет, конечно, это просто жажда исследователя. Хотя я не поняла, кто кого препарировал, когда мы общались. Мне кажется, что, когда я хотела узнать что-то о нем, почему-то начинала рассказывать про себя. Это трава виновата.

— Он не рассказывает о себе. Это видимость, которую он создает — вроде как полностью открыт для общения, а потом понимаешь, что ты ни на миллиметр не продвинулся в познании его души. Он никого не впускает. А вход в его дом охраняют два демона.

Я почувствовала усталость от всех этих мрачных историй. Мой мир, который не всегда был лучезарен, но все-таки достаточно прост, наполнялся, как смрадом, по-прежнему чужими мне догмами. Мое любопытство и азарт исследователя уступали место странной тоске — я как будто и в этом мире была чужой. Пытаясь сбежать из того, как он выражался, мира белых, где я была непризнанной и нежеланной, как черная, — здесь я тоже была иностранцем…

Я сидела на берегу тихой и струящейся под лунным светом реки, придерживая платье-тунику возле щиколоток, будто защищаясь от порывов ветра, скользившего под тонкую шелковистую ткань. Я кого-то ждала, но не знала, КТО должен прийти. Но как будто это свидание, назначенное и исполненное в полночь, было значимо для меня.

Я не сказала ни слова, когда он подошел сзади и коснулся моих плеч, тронув кончиками пальцев, как будто играя на каких-то струнах. Мне показалось, что это были две пары рук, потому что мурашки пробежали сначала возле лопаток и почти одновременно по животу. Я боялась обернуться, как если я нарушу какую-то договоренность, скрепленный кровью договор. Я позволяла этим рукам совершать бесстыдные ласкающие движения, изгибаясь всем телом, раздвигая колени и впуская его пальцы внутрь себя.

Он повернул к себе мое лицо, но глаза мои по-прежнему были закрыты, и даже если бы я захотела, не смогла бы поднять веки. Обратно тому, как мы закрываем глаза от ослепительного солнца, я не могла смотреть на слепящую Тьму. Он провел ладонью по губам, как бы запрещая мне говорить и стонать, чем-то острым полоснул подол, беззвучно разошедшийся до самого сокровенного, и, войдя в меня, заставил меня дрожать от наслаждения, беззвучно, страшно, сладко, извиваться под ним.

Его тело было по-звериному волосато, и я почти узнавала своего властелина, но не могла произнести его имени. Он должен оставить свое семя во мне, и как единственную заложенную в сознании программу, я исполняла свой поверженный танец, ожидая долгожданного потока внутри влагалища. Боль, сравнимая с той, что испытываешь при родах, когда нутро твое рвется от идущего по путям плода. Боль изодранной о колючие ветки и камни кожи. Боль на губах, закушенных при оргазме в кровь. Боль от распятого и истерзанного тела. Я теряю сознание от боли, а когда прихожу в себя, никого уже нет рядом со мной. Я поднимаюсь с земли, чувствуя, как горячая слизь растекается по внутренней поверхности бедер, слизь, смешанная с кровью, слизь, которая должна дать жизнь новому существу, которое ничего не будет иметь общего со мной, и моя кровь из рассеченного когтями лона… Я ступаю в воду, надеясь остановить боль и кровь, но вода обжигает меня.

…Я кричу и в крике просыпаюсь, я смотрю на простыни и вижу, что они в крови, трогаю тело и с ужасом понимаю, что оно изранено. Я пытаюсь понять, кто надругался надо мной… Понимаю, что я в чужой постели…

…Я просыпаюсь, вижу, что я дома, что это сон. Всего лишь сон, и у меня начались месячные. А женщинам в этот период снится всегда всякая нечисть…

…И вдруг я чувствую, как из меня хлынула слизь, и в этой слизи копошится маленький уродец, и у него четыре руки вместо двух. Я в ужасе отпрыгиваю и вновь просыпаюсь. Уже по-настоящему. И боюсь проснуться, ибо еще не знаю, станет ли пробуждение окончанием моего страшного сна…

Я пишу ему письмо, и перо-стилус дрожит в моей руке, когда я касаюсь букв на клавиатуре. «Дамир, мне страшно, мне приснился кошмар». «Малыш, ничего не бойся, я с тобой».

Мне становится тепло и хорошо, как ребенку, которого обнимает кто-то очень близкий, когда ему приснилось, что он падает с велосипеда и больно разбивает коленку.

Сегодня Азали была в ударе. Она приехала с острова Цейлон, черная и обветренная, отшлифованная, как камушек, намытый океанской волной. Она была наполнена вибрациями буддийской музыки и ритуальных храмовых песнопений, от нее словно отлетали молнии. Чуть выше линии, где шоколадные бедра были схвачены бисерным поясом, виднелась немного выцветшая временная татуировка, которую делают пляжные умельцы с помощью черной хны.