Олеся Градова: Танец с жизнью. Трактат о простых вещах

Появлению этой книги я обязана многим значимым для меня людям — Яну, Алене Андреевой, Азали, Саше Булатову и другим моим хорошим друзьям.

Особое спасибо Инге Летинской, которая была для меня своего рода проводником — именно она познакомила меня с Азали, благодаря ей я встретила Яна. И во многом именно благодаря Инге, ее жизнеутверждающей позиции и чувству юмора мне удалось не только пережить это путешествие в Преисподнюю и на Небеса, но и продолжить Свой Танец.

Также спешу извиниться перед теми, кто против собственной воли стал прототипом того или иного персонажа моего произведения. Я не хочу никого ранить своим повествованием, поскольку участники этой истории не виноваты, что в определенный «момент истины» оказались рядом и их судьбы вплелись в кружево судьбы главной героини, от имени которой и ведется рассказ…

И в завершение — те, кому противопоказано чтение этой книги: чета Брусникиных и их «друзья». Им она все равно не понравится.

Работая над этой книгой, или трактатом (не могу назвать романом изложение этой истории даже с натяжкой, а трактат допускает некоторую эклектику стилей, а также злоупотребление цитатами и ссылками), я хотела, прежде всего, разобраться в истории, которую намереваюсь изложить.

Сейчас, выйдя из состояния гипноза или своего рода транса, я могу заново переосмыслить все то, что произошло, и сверить показания действующих лиц со своими ощущениями, выдвинуть новые гипотезы и проверить их состоятельность. И самое главное — утвердить для себя новую модель миропонимания, к которой я пришла через опыт, точнее эксперимент, в котором единственным «подопытным кроликом» была я сама.

Я не создаю новых догм, только подтверждаю старые истины: жизнь — это игра, жизнь — это неопределенность, это постоянный риск, и надо иметь достаточно смелости, чтобы жить. И если кто-то пытается говорить о предопределенности нашего пути — улыбнитесь, придет время, и он сам откажется от своих убеждений…

Самое страшное уже произошло. Мне уже значительно больше, чем тридцать три. Я не ношу Breguet & Prada. Осознание того, что я не спасу мир, не оставлю своего имени в вечности, стало привычным, как звук мерно капающей из ржавого крана воды. Впрочем, у каждого своя Голгофа и у каждого свое «Последнее искушение»…

Я одна. Опять или все еще. Модель мира стала еще более несовершенна с тех пор, как я попыталась понять его устройство, нарушив целостность.

Умер Эйнштейн, предстал перед Богом. И как-то они, почти на равных, говорили о науке и жизни:

— А покажи мне, Господь, формулу мироздания.

Господь написал формулу.

— Стоп, в ней же ошибка! — воскликнул Эйнштейн.

— Я знаю, — ответил с улыбкой Бог.

Я много лет пытаюсь самостоятельно найти ошибку в формуле, я подставляю разные слагаемые, от перемены мест которых, как водится, ничего не меняется. Я поняла, что когда-то сбилась с единственно правильного и предназначенного мне пути, но так и не смогла с точностью определить «точку поворота». Мне не простили этой ошибки. Возможно, ее даже ждали.

Но как каждому в этой жизни, мне был предоставлен еще один шанс — вернуться к собственной экзистенциальной программе, для реализации которой меня, наверное, и отправили на эту Землю.

Вторая попытка, которой я искренне попыталась воспользоваться…

Когда я решила определить начало этой истории, мне показалось, что точкой отсчета можно считать встречу с Яном. Ян был Вещью в Себе. Если отталкиваться от «Критики чистого разума», в которой Кант говорил о существовании «вещей вне нашего сознания, независимо от нас и непознаваемо нами с точки зрения категорий рассудка», то в контексте Яна сначала я соглашусь с Кантом, а потом выступлю его «критиком». Ибо далее действует гегелевский принцип «познаваемости всего, что обнаруживает себя в явлениях». Ян обнаруживал себя в явлениях и в какой-то степени был даже реален.

Ян пережил восемь клинических смертей, при этом последнюю, по его словам, он «организовал» сам и самостоятельно вернулся из этого состояния. К этому можно добавить обостренную до предела интуицию, способность предвидеть события и влиять на жизнь и установки людей, которые оказываются в его ближнем круге. Причем радиус этого круга, который не был величиной постоянной, он определял сам.