Джеймс Клавелл - Благородный Дом. Роман о Гонконге.

Ресторанчик был маленький, самый обычный и ничем не примечательный: примерно дюжина столов без скатертей. За одним четверо китайцев ели суп с лапшой, шумно втягивая в себя воздух. Когда Травкин вошёл, скучавший около кассы официант поднял голову от бланка тотализатора на скачках и стал подниматься навстречу с меню. Травкин отрицательно покачал головой и прошел под арку, которая вела в заднюю комнату.

В крохотной комнатке, где стояло всего четыре стола, сидел один-единственный человек.

— Zdrastvuytye, — лениво проговорил по-русски Суслев. Он был в ладно сидящем летнем костюме.

— Zdrastvuytye, — ответил Травкин. Его славянские глаза ещё больше сузились, и он сразу спросил, также по-русски: — Кто вы?

— Друг, ваше высочество.

— Прошу не называть меня так. Никакое я не «высочество». Кто вы?

— И все же я друг. А вы когда-то были князем. Не хотите присоединиться? — Суслев вежливо указал на стул. На столе у него стояла открытая бутылка водки и две рюмки. — Ваш отец Николай Петрович тоже был князем, как и его отец и многие поколения до него, князем Курганским и даже Тобольским.

— Загадками говорите, приятель. — Внешне спокойный, Травкин сел напротив. Приятная тяжесть оружия придавала ему уверенности. — По произношению вы москвич — и грузин.

— У вас хороший слух, князь Курганский, — усмехнулся Суслев. — Да, я — москвич, но родился в Грузии. Как меня зовут, неважно, но я друг, ко…

— Мой друг, друг России или Советов?

— И то, и другое, и третье. Водочки? — спросил Суслев, берясь за бутылку.

— Почему бы и нет? — Травкин проследил, как тот наполняет рюмки, потом без колебаний взял не свою, а ту, что была дальше от него, и поднял: — Ваше здоровье!

Суслев столь же решительно взял другую, чокнулся с ним, опрокинул и налил снова.

— Ваше здоровье!

— Вы тот человек, что писал мне?

— У меня для вас новости о вашей жене.

— У меня нет жены. Что тебе от меня надо, друг? — Травкин произнес это слово так, что оно прозвучало оскорблением.

Суслев поднял глаза от рюмки, в них сверкнули искорки гнева. Заметив это, Травкин приготовился.

— На первый раз я прощаю вам грубость, Алексей Иванович, — с достоинством проговорил Суслев. — Вам нет резона грубить мне. Никакого. Я вас чем-то оскорбил?

— Кто вы?

— Вашу жену зовут Анастасия Анатольевна, и земли её отца, князя Анатолия Сергеева, простирались до Караганды, что не так далеко от земель вашей собственной семьи, к востоку от Урала. Он был из казахов, верно? Великий князь казахов, которых ещё называют «казаками»?

Мозолистые руки Травкина по-прежнему лежали спокойно, лицо оставалось бесстрастным, но кровь против воли отлила от лица. Он потянулся к бутылке, которая была ещё наполовину полна, и снова наполнил рюмки. Травкин смаковал алкоголь небольшими глотками.

— Хорошая водка, не то что эта гонконгская моча. Откуда она у вас?

— Из Владивостока.

— А-а. Был я там. Городишко скучный и грязный, но водка добрая. Ну, так как вас зовут на самом деле? И чего вам нужно от меня?

— Вы хорошо знаете Иэна Данросса?

— Я тренирую его лошадей… — насторожился Травкин. — Я… вот уже третий год, а что?

— Вы хотели бы увидеться с княгиней Анаст…

— Господи боже милостивый, не знаю, кто вы такой, но я уже говорил, что у меня нет жены. Так вот, спрашиваю в последний раз: что вам от меня нужно?

Суслев наполнил свою рюмку, и его голос исполнился ещё большего добродушия.

— Алексей Иванович Травкин, вашей жене, княгине, сегодня исполнилось шестьдесят три года. Она живет в Якутске на…

— На Лене? В Сибири? — Сердце Травкина, казалось, вот-вот разорвется. — Какой это gulag, подонок?

Из другого зала, который уже опустел, на секунду выглянул официант, зевнул и ушел.

— Это не gulag. Почему это должен быть gulag? — уже не таким благостным тоном сказал Суслев. — Княгиня перебралась туда по своему почину. Она живет там с тех пор, как уехала из Кургана. Её… — Сунув руку в карман, он достал бумажник. — Это её dacha в Якутске. — Он положил на стол фотографию. — Думаю, она принадлежала её семье. — Дом был весь в снегу, вокруг красивые деревья, ухоженный забор, из трубы вьется дымок, весьма живописная картина. Маленькая укутанная фигурка весело махала рукой фотографу — она была слишком далеко, лица не разобрать.

— И это моя жена? — хрипло спросил Травкин.

— Да.

— Я вам не верю!

Суслев положил на стол новую фотографию — портрет седовласой дамы за пятьдесят или за шестьдесят. На лице отпечаталось бремя страданий всего мира, но оно оставалось таким же благородным, таким же аристократическим. Травкин ощутил все тепло её улыбки и больше сдерживаться уже не мог.