Юрий Морозов - Если бы я не был русским

— А мать? Разве она — не контакт с прошлым, ведь она жива?

— Жива, но… это грустная история, и я не хотел тебе её рассказывать…

— Что с ней произошло?

— Не знаю. После моего отъезда в Петербург с ней что-то случилось: то ли пережила сильный испуг, то ли ссору с отцом, о которой я только могу предполагать, то ли вообще произошло что-то иное, но она заболела тяжёлым расстройством психики. Странно, что расстройство это каким-то образом связано со мной, ибо мать уверена, что я не уехал, а умер. Когда она находилась в больнице в Симферополе, я побывал там, но при виде меня с ней случился кошмарный припадок. Сейчас она живёт у своих родственников в Подмосковье в почти нормальном состоянии, но я её не видел уже много лет, потому что при одном упоминании обо мне с ней вновь происходит кризис.

— Ужасная история.

— Да, и ты опять можешь обвинить меня в сокрытии кое-каких синдромчиков, имея в качестве второго доказательства мою наследственность.

— Ты прекрасно знаешь, что я ни в чём тебя обвинять не буду, разве только в том, что, будучи божком или богом, ты своим божественным всеведеньем не выяснил подоплёку этого дела.

— Естественно, я пробовал и это. Но каждую попытку сосредоточиться на матери словно кто-то извне пресекал, решительно выключая моё сознание. В конце концов я оставил эти безнадёжные для меня эксперименты.

— Ладно, давай теперь отвлечёмся от странностей, смертей и болезней…

— Тем более что я и не собирался обо всём этом вспоминать, но…

— Зона, дорогой мой. Та самая, и лучше бы, мне кажется, тебе из неё поскорее выйти.

— Ещё успеем. А пока мы гуляем в этом паноптикуме, смотри внимательней, как живут те, кто не мучается излишествами искусств и не болеет формой их отчуждения от народа. Этот мир так восхитительно примитивен, целомудренно глуп и наивно бесстыж, это такая целина инстинктов и нравов, что порою кажется, на свет никогда не являлись Иисус, Магомет и Будда, никто не изобретал сложнейших технологий, компьютеров и не бредил о звёздных войнах и пришельцах. Здесь почему-то не думаешь и о том, как много уже в 50 километрах отсюда тюрем и сумасшедших домов. Потом лица у здешних аборигенов. Ты увидишь их. В Питере на всём и вся неизгладимая печать шизофрении, вожделения и стукачества, а здесь — это даже не лица, а благородные морды, в лучшем смысле этого слова, разных животных. Жаль, что мы толком не разглядели лица той «девы». Мне кажется, оно прелюбопытное.

А оно и в самом деле заслуживало внимания, поскольку принадлежало одной старой знакомой Ивэна по имени Клара, отнюдь не бывшей ни старухой, ни девственницей, но которую жизнь потрепала так, что только и осталось ей стирать чужое грязное бельё, чтобы продлить адское истязание жизнью ещё на день, другой. Но Клара знала твёрдо, что всё в жизни повторяется — и плохое, и хорошее; и, чтобы вновь стать счастливой, нужно только немножко потерпеть.

— А сейчас, внимание, за этим домом скрыт ещё один, последний на сей Рокк Бич авеню. Это роскошный дворец в стиле позднего барокко, возведённый в начале конца неизвестным архитектором…

Но больше никаких домов на этой улице не было. Громоздилась бесформенная куча камней, и разный хлам, наваленный вокруг неё в беспорядке, символизировал о том, что дворец исчез, а место его заняла свалка.

— Жаль, — произнёс, наконец, Ивэн, не ожидавший такого подвоха. — Этот домик мне часто снился, потому что был по-настоящему моим домом от самого рождения. Всё остальное потом заслуживало названия номеров и меблированных комнат. Теперь мне некуда возвращаться даже во снах. Но погоди, — он подошёл к забору дома рядом со свалкой.

— Эй, есть тут кто-нибудь?

Откуда-то из глубины двора, как из-под земли, появился старик с недоброжелательным прищуром маленьких остреньких глаз.

— Дядя Коля, это вы?

«Дядя Коля» внимательно оглядел с ног до головы сначала Ивэна, потом Илону.

— Я-то Николай, а ты кто?

— Да я Иван, Ванька — «сынок», жил с вами рядом вон там, где свалка сейчас. Дом наш тут стоял с верандой, помните?

— Что-то не припоминаю я ни Ваньки, ни «сынка». И дома твоего не помню. Может, ты и вырос здесь на свалке и ящик какой-нибудь тебе домом показался, а мне до этого дела нет и я тебе не дядя и не Коля, — и он вновь скрылся под землю.

— Да, морда у него явно благородная, только не звериная, а рыбья. Благородный снеток твой дядя Коля, — сказала Илона, выводя Ивэна из состояния сна наяву.

— Но почему он так? Ведь это же он, я узнал его. Правда, он всегда был вредным старикашкой, но не до такой степени.