Леонид Сергеев - Летние сумерки

— Чего я там потеряла? — буркнула Зинаида, но про себя подумала: «Вообще-то клево устроить передых, ведь не просыхаю. От вина и клиентов разбитая, точно по мне проехал танк… И клево на море взглянуть, заплыв сделать…».

— Там потрясающе! — повел рукой Мстислав Петрович. — Горы, море, фрукты… Снимем тебе комнату. О деньгах не думай. Мы с женой бездетные и нам особенно не на что деньги тратить.

— У меня тоже имеются, — вставила Зинаида.

— Ну, так как, поедешь?

— Можно устроить небольшой цивильный момент, — потянулась Зинаида, испытывая приподнятость от воображаемого отдыха.

— Тогда встречаемся послезавтра на Курском вокзале… В двенадцать дня у поезда на Симферополь. Билеты я куплю.

— Заметано! Мы друзья, — подмигнула Зинаида.

— Смотри, не передумай! — прощаясь, Мстислав Петрович сжал Зинаиде руку. — Мы будем тебя ждать. Моя жена тебе понравится, она компанейская и любит молодежь.

Зинаида приехала на вокзал за полчаса до назначенной встречи. Перед ней уже вырисовывался Крым, жгучее солнце, море и пляж, где всех спалит зависть от ее фирменного купальника… Внезапно она уловила циркулирующие в воздухе английские слова и бросила взгляд на перрон — от подошедшего южного экспресса отделялась группа американцев — все загорелые, раскованные, уверенные в себе. Один из них, сравнительно молодой, неотрывно пялился на Зинаиду, и вдруг прямолинейно направился к ней. Приблизившись, демонстративно переложил доллары из одного кармана в другой, дерзко схватил Зинаиду за локоть, что-то произнес, вроде: «Пойдем, красотка?!»

Зинаида от неожиданности затаилась; одно дело — настрой на клиентов, другое — настрой совершенно обратного рода. Но колебалась она несколько секунд, да и то, чтоб осмотреться и убедиться — инженер не застанет ее врасплох. Потом улыбнулась и кивнула с заученной фразой:

— О’кэй! Легли!

Попыхивая дымком, по гладкой вечерней воде шел буксир, за ним на тросе тянулась баржа — ее бортовую обшивку, словно накипь, покрывала ржавчина, а по ватерлинии бахромой свисала тина. Стоял конец августа, река обмелела, вдоль фарватера обнажились высыпки, и баржа, перегруженная углем, то и дело цепляла дно.

Шкипер Иван, сорокалетний мужик с загорелым, обветренным лицом, типичный представитель великорусского народа, смолил папиросу и смотрел на плывущий назад красноглинистый берег и знаки судоходной обстановки, на дебаркадер, около которого качался «комариный флот», и деревню, в которой уже начались вечерние гуляния. Настроение у Ивана было неважное: только что они отошли от плавмагазина, где ему не дали тушенку и сгущенку — то, что положено речникам. «Не получили», — заявил продавец с обычной деревенской хитростью, но Иван-то знал, что продавец загнал банки колхозникам за двойную цену и, как чувствительная русская душа, крайне обостренно воспринял такую несправедливость, такое надругательство над речниками.

Жена Ивана — пышнотелая славянка Катерина в тот летний вечер стирала белье в рубке, дочь Таня играла с собакой Зонтиком.

В Серпухове Иван с Катериной имели добротный дом у реки и участок двадцать соток. Долгое время Иван работал механиком в автобусном парке, Катерина — в столовой; жили спокойно, как все, но надоело Ивану тихое счастье — широкая русская душа всегда смотрит вдаль — что само по себе прекрасно, но, к сожалению, бывает не видит того, что под ногами, — другими словами, не обустраивает свое житейское пространство, не выжимает из него максимум — ей подавай что-то необъятное и, ясное дело, такая безалаберная душа не достойна огромных пространств, ведь если не дорожишь малым, то огромным тем более не станешь дорожить.

Нельзя сказать, что к бытовым заботам Иван относился совсем уж наплевательски — кое-что он делал (как многие русские души, имел золотые руки и природные таланты в ремеслах), но выполнял работу по хозяйству с ленцой, называя ее «мелочевкой» — его тянуло к масштабным делам, «полезным для всей России». К тому же, он давно вынашивал мысль походить на барже по центральному водному бассейну, даже посещал курсы шкиперов при пароходстве и все уговаривал жену провести на реке хотя бы одно лето. Три года назад уговорил, пришел в пароходство и получил баржу…

Вот так все и началось, и ходили они по Оке уже третью навигацию, с ранней весны до самой зимы, пока реку не стягивал лед. Случалось, Катерина бунтовала, собиралась бросить «собачью жизнь и валенки» (на барже их не снимали — все-таки «жили на воде»); Иван обещал «завязать с этим делом», но весной снова уговаривал жену «отправиться в плавание еще разок». До сентября с родителями плавала дочь; с начала занятий в школе ее оставляли в Серпухове у бабки.