Леонид Сергеев - Заколдованная

Я любил кататься на всем, что двигалось: на двери, бочке, калитке, самокате, и конечно на коньках, лыжах и санках, на плоту и лодке, и само собой — на велосипеде, но больше всего на трамвае. А как я вскакивал на подножки и «колбасу»! Один раз только разбежался и хотел впрыгнуть, как какой-то бородач обнял меня и не пускает. Я его ругаю и колочу, а он смеется:

— Ничего, вырастешь, спасибо скажешь!

Его лицо до сих пор стоит передо мной — хороший такой бородач.

В другой раз мы с отцом спешили в баню. Подбегаем к остановке, а трамвай потихоньку отходит.

— Эх, была не была! — вздохнул отец (он впервые решался на такое). — Сможешь впрыгнуть? — и отец вдруг вскочил на подножку, да так легко, будто проделывал это не раз.

Я усмехнулся и, решив показать класс, небрежно разбежался и прыгнул на ступеньку, не касаясь руками вагона, при этом еще посмотрел на отца, пытаясь по его лицу понять, оценит ли он мое мастерство. Но надо же! Моя нога попала не на ступеньку, а гораздо ниже — на булыжники, да еще как-то нелепо подвернулась. Короче, я потерпел фиаско и, сконфуженный, хромая, заковылял в сторону. Отец соскочил ко мне:

— Ну ничего, ничего! Без навыка это, конечно, трудновато, но этому и учиться не нужно.

Что я мог сказать?! Мои слова выглядели бы жалким лепетом.

По нашему трамвайному маршруту ездило немало интересных людей. Часто я встречал рыбака, который всегда рассказывал попутчикам один и тот же случай, как он вылавливал рыбин в обхвате с самовар (сколько в его истории было правды знал один Бог). Говорил он тихо, как-то заученно, все время замолкал на полуфразе, прислушиваясь к разговорам соседей, и бормотал:

— Вот дуралеи!

Иногда он не выдерживал и встревал в чужие беседы, вносил поправки и уточнения. Вряд ли он был чересчур любопытен, скорее — просто хотел таким образом обратить на себя внимание, чтобы потом рассказать свою историю, а может быть, как каждый врун, требовал от других точности.

Нередко в трамвае ездили две старушки: одна — неподвижная молчунья, в кружевах, рюшках и с допотопной сумкой, и ее приятельница — молодящаяся, с живым, бегающим взглядом, со спиральками волос около ушей. Эта вторая старушка постоянно вздыхала о прошлых временах, при этом укоризненно поглядывала на молодых девушек и дружелюбно посматривала в мою сторону, как бы предугадывая эффект, который произведут ее слова на меня. Старушка знала, у кого искать поддержки, ведь я был как раз в том возрасте, когда особенно презирают девчонок. А может быть, она это делала без всякой задней мысли — я же говорю, что вообще нравился старушкам.

Случалось, молодящаяся старушка слишком расходилась, громко, на весь вагон, критиковала современную моду. Тогда кто-нибудь из пассажиров непременно заступался за молодежь, пытался оправдать ее стремление к смелым, открытым формам. Эти возражения еще больше распаляли старушку: она вскакивала с места и, сердито бормоча, начинала проталкиваться к выходу. В такие минуты я больше всего боялся, что она выпрыгнет на ходу, но возбужденная старушка никогда не забывала подергать веревку звонка, и только после полной остановки вагона победоносно выходила на улицу…

Существует предположение, что у некоторых женщин к старости появляется какой-то воинственный дух. Пожалуй, так оно и есть. С другой стороны, — наша Кириллиха находилась в «цветущем» возрасте, но вела себя, словно генерал в юбке — ей было мало командовать своим мужем, она покрикивала и на чужих мужей, и на совсем посторонних мужчин.

Однажды я ехал в трамвае в полдень, когда улицы пестрели от прямо-таки пульсирующего света. Вагон был совершенно пустой, только на передней площадке стояла «читательница» — так я прозвал светловолосую девушку, с раскосыми глазами и большим ртом, — она всегда читала Чехова. Я часто встречал ее — она входила на остановке «Дамба», брала билет, смотрела — счастливый ли номер, и проходила на переднюю площадку. И, как я сказал, всякий раз читала Чехова.

Как только трамвай подъезжал к остановке «Цепной мост», девушка закрывала книгу и подходила к двери. На этой остановке входил парень-весельчак с добрым лицом — полный, круглолицый и рыжий, похожий на комических персонажей в «Крокодиле»; он целовал девушку в щеку, протягивал ей горсть леденцов и начинал без умолку рассказывать о своей автобазе, где работал слесарем (это я знал точно, поскольку слушал парня разинув рот), о занятиях штангой в спортобществе «Трудовые резервы», где замахнулся на всесоюзный рекорд, расхваливал своих товарищей, с которыми строил буер — он таращил глаза, смешно надувался и пыхтел. Девушка смотрела на него не отрываясь, с безмерным восхищением. Да и как еще можно было смотреть на такого заводного парня?!