Леонид Сергеев - Вперед, безумцы!

Есть невидимые вещи, которые живут и будут жить всегда — это дед Мороз в детстве, в юности — идеальные мужчины и женщины, в зрелом возрасте — страна, где все счастливы, это, наконец, рай после смерти — мечта стариков. Несмотря на эти прекрасные вымыслы, а может быть благодаря им, нормальный человек принимает жизнь такой, какова она есть, не совсем нормальный — с некоторыми отклонениями в психике (или просто со слабой нервной системой) — хочет, чтобы все было только хорошо, потому часто и не находит себя и страдает, не в силах совместить желаемое с действительностью, впадает в панику от всяких житейских передряг.

Студент медик Андрей не имел явных психических отклонений, просто был не жизнестойким, неуверенным в себе, этаким романтиком, который не знал, куда ему идти. Вялый, сонливый, малоподвижный, нерасторопный разиня, с расплывчатыми чертами и тягучей речью, он всегда держался в густой тени и, как будущий врач, выглядел совершенно нелепо — сокурсники без устали награждали его насмешками. Собственно, он и в институт поступил случайно — по настоянию матери — лишь бы куда-нибудь поступить. Разумеется, насмешки и подтрунивания сокурсников не способствовали появлению у Андрея противоядия, защитной реакции — стремления доказать, что он тоже кое-чего стоит, наоборот — он все больше замыкался в себе — а так обычно и бывает со слабыми людьми — большую часть времени проводил у телевизора и за чтением исторических книг, жизнеописаний великих людей; от постоянной неподвижности его тело обрыхлело, бедра стали шире плеч, как у женщины.

Андрей жил в обшарпанной «хрущевке» с престарелой матерью и огромным догом, потерявшейся собакой, которую Андрей привел в надежде отыскать ее хозяина. Хозяин дога не нашелся, и Андрей оставил его у себя; мать не возражала, даже сказала, что теперь ей не будет «скучно». Судя по зубам, догу было лет шесть-семь; Андрей назвал его Гипо — в честь Гиппократа. Пес быстро освоился в доме и в благодарность за то, что его приютили, постоянно выказывал беззаветную любовь и преданность — особенно к Андрею; каждый вечер ложился у двери и прислушивался, а заслышав шаги своего нового хозяина, вскакивал, бежал в комнату и с невероятной радостью скулил — предупреждал мать о возвращении сына. И никогда не ошибался — отличал шаги Андрея от десятков шагов соседей. И Андрей привязался к догу; вернувшись из института, надевал Гипо ошейник, и они подолгу гуляли по окрестным улицам.

— Гипо хороший, спокойный и все понимает, — говорила мать Андрею. — Я заметила, он как живой барометр — если спит на спине, раскинув лапы — к хорошей погоде; если прячет нос между лап — к холоду. И знаешь, к тому, кто берет бездомное животное, приходит счастье. Вот увидишь, ты будешь счастливым.

Но счастье к Андрею не приходило; любимой подружки не было и даже не было «бабы для секса» — как говорил сосед по дому художник Ваня Сидоров — и никто из сокурсников не заводил с ним дружбу; если Андрей с кем и общался, так только с этим Ваней, беспросветным бедняком и беспробудным пьяницей. Когда Андрей заходил, Ваня доставал бутылку «Солнцедара» и бурчал:

— Вовремя заглянул, меня живот мучает, как бы не сыграть в ящик. Выпиши-ка лекарство. Хотя, знаю я вас, врачей, — выписываете то, что залежалось в аптеке — договариваетесь с прохиндеями-аптекарями. Лучше давай примем малость на грудь… Мы ведь с тобой, Андрюх, друзья до конца дней, то есть до кладбища.

У Вани во всем сквозил похоронный мотив: «картина, размером с гроб», «в этой комнате хорошо творить, потому что в ней никто не умирал, чистая энергетика»… Ваня работал в какой-то газете, но там по его словам «испытывал идеологическое давление» и, чтобы «смягчить душу», принимал «Солнцедар».

— В нашей жизни иначе нельзя, — объяснял Андрею. — Задохнешься и по глупому дашь дуба.

Мягкотелый Андрей попал под «благотворное» влияние художника и был его постоянным собутыльником; Ваня же приучил студента курить.

Раз в месяц к «хрущевке» подкатывала машина, длиной с квартал — «линкольн» с флагом посла республики Чад («труповоз», по выражению Вани) — весь двор знал — это за Ваней; художник писал портреты жены посла, учил его детей рисованию, за что щедро вознаграждался. После визитов в посольство, Ваня с неделю «не просыхал» и вел с Андреем душеспасительные беседы. Но когда Андрей с грехом пополам перешел на последний курс (он учился без всякого интереса и особыми успехами не отличался), у Вани обнаружили цирроз печени, он резко бросил пить и, как все бывшие алкаши, стал моралистом: