Леонид Сергеев - Вид с холма

С первым снегом Семен приказал устроить закрытие сезона. Стояла холодная темная ночь, но на последнее родео съехалось не меньше двадцати любителей скоростной езды. Семен был в ударе — в фигурном вождении по узкому ломаному коридору среди ящиков прокатил как слаломист, а в прыжках достиг небывалого — перемахнул через четыре машин!

— Во дает, чувак. Рекорд Европы! — со знанием дела бросил Костя. — Щас пойдет на мировой!

И точно. Семен дал команду поставить еще два мотоцикла и для разгона, плавно сбросив скорость, отъехал подальше от подкидной доски. Погазовал на холостых оборотах, чтоб убедиться в надежности движка, поправил шлем, пригнулся и, слившись с машиной, дал полный газ. Тяжелую машину подкинуло в воздух и пронесло над препятствиями, как огненный снаряд, но, приземляясь, заднее колесо повело на скользком покрытии. Мотоцикл завалился и, высекая из асфальта сноп искр, ударился о бордюр и, точно заарканенный зверь, продолжал реветь и дергаться, подминая под себя всадника.

…Когда приехала «скорая», Семен лежал на газоне и бормотал:

— Шелуха, чуваки! Все равно перепрыгну!.. А у нас с тобой, Лиль, чистые чувства, верно?

До больницы «скорую» сопровождал весь мототабун. Мы двигались сбивчиво, гуськом, словно траурный эскорт. В больнице сказали, что с Семеном «ничего серьезного» и через два дня его выпишут, но мы все равно долго кружили около корпуса, подавленные, растерянные, как всякий табун, потерявший вожака.

Три года я проработал на автостанции. Только однажды достался мне клиент — в костюме с иголочки, рожа плоская, как блин. Застопорил машину в боксе, врубил музыку — сажает аккумулятор, олух.

— Этого надо потрясти, — на ходу бросил мне Вадька.

Я только попробовал сцепление, и мне все стало ясно — надо менять диск, а их на складе не было.

— Ничем не могу помочь, — возвестил франту Василь Петрович. — С этим у нас глухо. Покамест можно поставить старый.

Раскис клиент, таращится на драндулет.

— Отпуск, — говорит, — вылетает в трубу.

А я ему:

— Хана! Сливай воду, — потом отвожу в сторону: — У меня есть свой, почти новый.

— Выручай, — канючит пижон. — Я заплачу.

— О чем речь, — говорю. — Чок! Заметано! Ставь на ТО-2, сам покинься, поболтайся где-нибудь, только никому ни слова.

Часа два верных я снимал коробку, разбирал корзину, а штучки все увесистые. Через час Очкарик кричит, но так, для профилактики, он-то все сечет:

— Ты что полдня с прокачкой колупаешься? Давай веселей!..

— Так ведь вон еще одна машина! То тут подкрутишь, то там, да болты пригорели! — ору, беру на глотку. Только так.

Поставил я клиенту старый диск, затянул потуже: «Все равно, — думаю, — у него, у клиента-то, мозги зашнурованы». А он, как сел, только выехал во двор и ко мне, истошно заорал:

— Ты что ж, гад, мне подсунул металлолом? Он же пробуксовывает! Несет понтяру — почти новый! Эй, мастер!

Подошел Очкарик и стал свидетелем моего позора.

Ну, в общем, клиент оказался профи, и мне вкатили выговор, потом еще один раз попался, и меня турнули из слесарей. Хотели перевести в мойщики, но на это унизительное дело я не пошел.

— Ничего страшного, — успокоил меня Вадька. — Дело поправимое. Ты свое оттрубил, теперь можно и отвальную дать. Я на твоем месте пошоферил бы. Технику ты знаешь, а права обменять — дело плевое. Обмозгуй!

Все получилось, как вычислил Генка, но оказалось это и к лучшему.

На курсах шоферов я ухлопал полгода. С небольшой нагрузкой подучил материальную часть — то, что знал конечно, но поверхностно — голый двигатель с одними «горшками» и в оснастке, ходовую часть; заново проштудировал правилами движения. Ну а вождение не в счет, катание — одно удовольствие, да и у меня уже была приличная практика на мотоцикле.

Я ездил с отличным инструктором — Алексеичем. Ему было за полста; на вид моложавый, с рыжими глазами и носом-картошкой. Он спокойно попыхивал папиросой и дремал, пока я потел за баранкой. Нахохлится, на дорогу вроде бы и не смотрит, только я оплошаю, сразу пуляет матерком, а ругался он искусно — через слово вставляя смачное словечко.

— Не люблю… твою мать, возить баб. Нельзя ругаться, — признался он.

Со мной-то Алексеич отводил душу. Да и не только с мной. Кого бы ни возил. Хоть академика. Ему было начхать на звание. За рулем всех любителей он считал баранами, называл на «ты» и поливал, не стеснялся. После работы переходил на «вы» и почти не ругался. До инструкторской работы Алексеевич двадцать пять лет отсидел за баранкой. Какие только агрегаты не водил.