Ларс Густафссон - День плиточника

— Сам прикинь, ежели у них есть голова на плечах, они поймут, что я поступил так ради их же блага. А вернуть краны на место труда не составит. Главное-то — сделать работу, верно?

— Ну, допустим.

— Ты почему смеешься?

— Как это на тебя похоже. Ты всегда был такой.

— Правда?

— Еще бы. Мальчишкой тоже вечно из кожи лез. Что бы ни делал — клетки для кроликов или снеговые лопаты, один или с кем-нибудь, — ты непременно все ломал и делал по-новому.

— Подумать только, а я и не помню.

— Честное слово, так оно и было.

Сразу за круговой Стокгольмской развязкой они надолго застряли у светофора. В ворота лесопилок и ремонтных мастерских, сооружений в высшей степени простых и целесообразных, въезжали и выезжали тяжелые грузовики. Нет-нет да и катили мимо, борясь с дождем, мокрые мопедисты.

— Нагородили тут черт-те чего.

— Все ж таки чудной ты был мальчишка. Вроде как дядька твой, жестянщик. Тоже мужик с причудами. Сколько о нем баек всяких рассказывали.

— Подумать только, а я и не помню, — повторил Торстен, не вполне искренне.

Светофор переключился на зеленый, и Торстен — он держал старый изношенный движок на высоких оборотах, чтобы не заглох под дождем, — выжал сцепление и, несмотря на скользкую дорогу, умудрился тронуться с места.

Странно, ей-Богу, они могли бы так много сказать друг другу, но были почему-то не слишком словоохотливы.

— Самое забавное ты наверняка помнишь, ну, как он чинил кровлю на церковной колокольне в Берге.

— Нет, не помню. Может, расскажешь?

Едва не задев Торстеново переднее крыло, мимо проскочило такси, и Торстен выбранил наглость теперешних автомобилистов. Он чувствовал, что «вольво» и правда вконец заезжен, хуже обычного слушается руля. Какое счастье, что не пришлось везти плитку! Машин на дороге до черта, видимость паршивая, поэтому все шло довольно-таки медленно и занудно. Ну и хорошо, решил Торстен. Можно вволю поболтать с этим человеком, последним звеном, которое связывает его с собственным детством. Главное — придумать, как бы вытянуть из него что-нибудь дельное.

— Колокольня у бергской церкви необычная. Крутая, высокая. Метров тридцать будет. А с виду еще выше, потому что стоит церковь на ледниковой морене. Году этак в двадцать четвертом пришла пора поменять на колокольне медную кровлю. Церковный совет жутко жмотничал, и в конце концов заказ получил Класон, который запросил меньше всех. Класон тоже был порядочный жмот, в одиночку работал. Поставил леса, спустил вниз старые кровельные листы, поднял наверх новые. С риском для жизни, понятно, однако ж и упрямства в нем было не меньше, чем жадности. И он, понятно, со всем управился. Тугоухий, упрямый, занятый своим, висел он на верхотуре в люльке, вколачивал заклепки при солнце и под дождем, потел, и бранился, и громыхал на всю округу. Не одну неделю, понятно, вкалывал, счет на месяцы шел. Но ему плевать было на время. Главное — дело сделать. Паства приходила и уходила, ну а в жаркие весенние дни кое-кто иной раз маленько сочувствовал бедолаге Класону, который висел там на верхотуре и орудовал молотом — бутылка воды за поясом, по лбу градом пот катится, а он даже утереться не может, ведь этак и молот им на голову уронить недолго.

— Н-да-а, — шумно вздохнул Торстен. — От судьбы не уйдешь.

— Ты так думаешь? А я не согласен. Я думаю, все идет изнутри. Я думаю, люди сами определяют, какими им быть. Так или иначе, однажды погожим утром Класон висит себе наверху, а внизу прогуливается духовный пастырь собственной персоной. Поднимает голову и видит высоко наверху кровельщика — ни дать ни взять большущая муха на блестящей медной крыше, орудует молотом и бранится, по обыкновению. Возможно, пастор ощутил легкий укол совести. Ведь, строго говоря, он присутствовал на всех заседаниях церковного совета, где обсуждались разнообразные способы решить кровельную проблему. И отвергались, по причине непомерной дороговизны.

Ну вот, значит, пастор стоит, смотрит вверх, на крест с шаром, на золотого петушка бергской церкви, и пробует докричаться до этого человека, подвешенного в люльке и громыхающего молотом. «Класон!» — кричит пастор внушительным голосом. Но кровельщик будто и не слышит. Пастор кричит снова, и в конце концов Класон начинает догадываться, что черная краснолицая фигурка с белым воротничком чего-то он него хочет.

И Класон, понятно, злой как черт оттого, что надо бросать работу и спускаться вниз, а процедура это медленная и утомительная, если ты один, без помощников, — Класон наконец оказывается прямо перед пастором. «Добрый день, Класон!» — «Добрый день, пастор!» Оба стоят и глядят, вернее, пялятся друг на друга в надежде, что хоть один из них все-таки что-то скажет.