Ларс Густафссон - День плиточника

В итоге все-таки взял колбаски и не удержался, прихватил в конце стойки парочку пышных венских булочек, аппетитных, румяных. И на мгновение почувствовал себя счастливым потребителем.

Сейчас, вновь среди людей, он здорово воспрянул. Выйти из такого вот пустого, уединенного дома — почти все равно что выйти из тюрьмы, сказал он себе.

Подавальщицы за стойкой небось сочли его малость нерасторопным и занудливым, ведь выбирал он очень долго. Но держались эти худенькие, плоскогрудые девчонки, во всяком случае, вежливо, хотя вконец забегались и упрели. Торстен до сих пор был весь в пыли, и народ в очереди благоразумно сторонился его. Как же он не подумал о пыли-то, не отряхнулся у входа? Большинство посетителей одеты в опрятные комбинезоны с названиями фирм на спине. А кое-кто в костюмах, с портфелем.

— Как добраться до Эрбюхуса? 4 — спросил один из таких.

Торстен начал подробный рассказ, вспомнил даже несколько интересных малых дорог, где в пятидесятые годы, бывало, ловил раков, и аккурат живописал красоты Лёвста-Брука 5и тамошний замечательный орган, когда слушатель резко перебил его:

— Вы о чем толкуете?! Глупости все это!— Он в упор посмотрел на Торстена. — До вечеpa я должен успеть еще в пять магазинов. Тут шустрить надо, чтоб дым из ушей!

Торстену так понравилось это выражение: шустрить, да не просто, а чтоб дым из ушей, — что он распрощался с собеседником чрезвычайно почтительно. Может, он и не вполне улавливал смысл, но все же серьезно прикидывал, не взять ли это словцо на вооружение. «Тут шустрить надо, чтоб дым из ушей!» — звучит по-деловому, энергично и вообще вселяет бодрость.

Боль в желудке постепенно слабела, по мере того как продолжался этот великолепный обед. Наверно, мне просто нужно было поесть, сказал он себе. Не мешало бы вообще подумать насчет регулярного питания. Когда же за булочками и кофе боль мало-помалу вернулась, то была уже куда терпимее. Всего лишь смутный отзвук и напоминание о прежней силе. Глаза Торстена, чуть покрасневшие и воспаленные от кафельной пыли, внимательно изучали красно-синий узор клеенки на столе, ведь больше смотреть было не на что. Низкие тяжелые тучи над просторами промзоны как будто понемногу редели. Может, к вечеру и солнышко проглянет, хоть ненадолго, а?

— Батюшки! Никак Торстен? Где ж ты столько пылищи-то собрал?

Торстен поднял голову. Долговязая тощая фигура в джинсах и в футболке с надписью «Лесопилка Ерлоса» склонилась над столом. Руки красные, узловатые, будто долго-долго мерзли на ледяном ветру. Волосы редкие, седые, лоб высокий, узкий, на носу — очки с толстенными линзами.

— Вот так встреча! Щепка! — Торстен расплылся в улыбке. — Ты что тут делаешь, черт подери? Живешь-то вроде бы в Моргонгове?

— В Моргонгове работы нет. Полная безнадега, видишь ли. Много воды утекло с тех пор, как я там жил. Погоди, я сейчас принесу свой кофе.

Торстен наблюдал, как Щепка, по-птичьи наклонясь вперед, бойко лавирует между столиками, идет за чашкой, которую, видимо, где-то оставил. Стиг Класон, двоюродный брат, Торстен знал его с детства. Они вместе прыгали в длину, вместе развозили в Хальстахаммаре газеты — по скрипучему свежему снегу, студеными зимними утрами, в сороковые годы. Газеты в ту пору продавались в два счета.

Позднее Щепка то появлялся, то исчезал. Можно бы так сказать. На самом деле он был столяр-плотник, если о человеке вообще можно сказать, кто он на самом деле. Но это была лишь одна из многих его сторон. Он человек многосторонний, вдруг подумалось Торстену. Еще бывают люди с множеством доньев, но это совсем другое дело. У Щепки одно-единственное дно, а сторон много. В пятидесятые годы он занимался мотоспортом. Гонял на мотоцикле по льду, покрышки у него были интересные такие, с острыми шипами, а на виражах колено прижималось ко льду. Торстен никак не мог вспомнить, как называется этот спорт. Правда, чемпионом Швеции Щепка не стал.

Впоследствии он, говорят, одно время подвизался как проповедник, и Торстена это не удивляло. Щепка — человек многосторонний. И философией всегда интересовался. Вдобавок и пел тогда хорошо. Но с годами родичи постарше перемерли, и вести о Щепке стали редкими и скудными. Доходили слухи, что он работал в Гётеборге на верфях и загребал деньжищи лопатой. А после, когда верфи закрылись, перекочевал куда-то в Уддеваллу, строил нефтяные платформы. Потом нефтяной бум кончился, и Щепка, согласно последним Торстеновым сведениям, плотничал в Моргонгове. Жену и детей он, похоже, удержать не умел. Молва доносила, что женат он был по меньшей мере дважды. Но с тех пор как умерла отцова сестра, тетя Сельма из Салы, новости о Щепке и других родичах стали вовсе разрозненными и беспорядочными.