Юрий Азаров - Подозреваемый

Каминная была выкрашена в спокойные тона и освещена мягким, приглушенным, располагающим к отдохновению светом, он словно ласкал и нежил тебя. Красноватые блики смешивались с сиренево-розовыми всполохами светомузыки. Мелодия была столь чарующей, что невольно каждый, кто входил в каминную, поддавался ее очарованию.

Огромная тахта, покрытая шкурой леопарда поверх ковра, продолговатый стол, должно быть, недорогой, но крепкий, на невероятно толстых ножках, такие же скамьи, стилизованные под старину, несколько великолепных пейзажей. Особенно впечатлял один — на голубом фоне летящая женщина; манера, сюжет очень напоминали Шагала, но это был не Шагал, другой, уже современный художник изобразил женщину в вечном движении, страсти и ожидании.

Когда Саша переступила порог каминной, она увидела Иришу в розовом прозрачном одеянии, изящную, очаровательную. Вошел Касторский. Было в его осанке, в серебристой восхитительной седине, в темно-синем бархатном халате с капюшоном и с широченными рукавами, в спокойной улыбке, в удивительно красивых руках что-то завершенное, что-то говорившее о состоявшейся человеческой личности.

Он принес стопку иллюстрированных журналов и книг, среди которых выделялись такие наиболее известные, как "Функция оргазма" и "Сексуальная революция Вильгельма Райха", книги о телесной терапии и другие. Он улыбнулся и протянул их Ирише. Скоропалительность, с какой развернулись дальнейшие события, ошеломила Сашеньку.

Один-два танца, коктейль, знакомство с догами, примерка новых одеяний и украшений и в заключение урок, преподанный Касторским: "Музыка тела". Подушечками пальцев Ириша проводила по всему Сашиному телу, и легкая дрожь пронизывала ее. Касторский сидел на диване и внимательно следил за происходящим.

Ириша, казалось, сумела едва заметно подкрасться к душе Сашеньки, затронув в ней чувственные струнки и обнажая ее все больше и больше. Сама того не замечая, Сашенька быстро включилась в игру, испытывая наслаждение и понимая, чего от нее хотят, загораясь желанием приблизить неизвестность, притягательную и захватывающую.

Я по рассказам (потом мне удалось выслушать и Сашеньку, и Касторского) отчетливо представил себе эту дьявольскую сцену. (Я понимаю, что закон не преследует сексуальные меньшинства, не пресекает мужеложство и лесбиянство, но в моем сознании они по-прежнему остаются пороками, одними из видов разврата. И мне было, с одной стороны, жалко девочек типа Ириши, а с другой стороны, я не выносил отвратительную корыстную направленность действий и поступков людей типа Касторского.)

Мягкая, тонкая, податливая Ириша вначале вела партию. Рассыпанные золотистые волосы касались Сашенькиных ног, а нежные руки в красном мерцающем свете, должно быть, ласкали партнершу, вызывая в незнакомке эротические предчувствия. Вскоре Сашенька ответила более решительными движениями, обнаруживая свой темперамент, сверкающая и сильная, она будто перехватила инициативу, и Ириша робко пошла за ней, поощряя подругу к более смелым действиям. В какое-то мгновение тихая музыка сменилась более громкой, сексуально окрашенной, теперь уже были слышны стоны, но они-то и довершили резкую перемену в развитии интриги по замыслу мэтра. Касторский пристально следил за вспыхнувшим светом в зрачках возбужденной Ириши, видел, как растерянно-смущенный взгляд Сашеньки зажегся яростным и даже злым пламенем. И то сопротивление, которое оказала Ириша, ориентируя подругу на сдержанность ласк, затем долгая пауза в музыке и поощряющий взгляд Касторского — все это открыло в Сашеньке какой-то клапан, и она будто растворилась в подруге, и Ириша будто утонула в ней, их головы соприкасались, а шелковистые волосы, золотистые у Ириши и иссиня-черные у Сашеньки, перепутались, переплелись. В тот же миг в их глазах вспыхнул совсем иной свет.

Снова заиграла музыка. Догорали пепельно-розовые поленья в камине. Усталая и растерянная, Саша пыталась прийти в себя и широко раскрытыми глазами глядела на улыбающуюся подругу.

— Со мною произошло что-то необычное. Я ощутила себя другой, — признавалась Сашенька. — Это было и высшее наслаждение, и осознание чего-то величественного, непостижимого.

— Я не понимаю, в чем вы меня хотите обвинить, — говорила Ириша Петрову, — что дурного в том, что мы ласкали друг друга?

— А как часто вы употребляли наркотики?

— Очень редко и в таком незначительном количестве, что назвать это потреблением никак нельзя. У нас были совершенно другие цели…