Алан Силлитоу - Бунтари и бродяги

Когда мы выстроились в шеренгу, Фрэнки изложил нам планы относительно нашего будущего. Когда нам исполнится по шестнадцать лет, говорил он, и если к тому времени война не прекратится (а это вполне возможно, ведь немцы, по словам его отца — крутые парни, хоть и не могут одержать победу, потому что немецкие офицеры никогда не идут в бой первыми, а посылают вперед солдат), он возьмет нас всех в город, и отведет туда, где записываются в добровольцы. Он запишет нас всех, в одно и то же время, из нас создадут взвод, а Фрэнки будет нашим командиром.

Это была замечательная мысль! Мы были за нее все как один.

За Новым мостом на поле никого не было. Мы выстроились в линию вдоль парапета и увидели последние доказательства того, насколько изменился город. На месте пастбищ и огородов теперь построили проспекты с новыми домами, вдоль которых уже ездили автомобили и муниципальные двухэтажные автобусы.

Здесь не было видно никого из Содома, поэтому Фрэнки приказал троим из нас разведать глубокие овраги и ложбины, чтобы туда затем могли спуститься без риска все остальные. Последним пунктом тренировки была стрельба по мишеням: на ветку дерева надевали консервную банку, и ее надо было сбить камнем с расстояния в пятьдесят ярдов. После того, как мы закончили уроки фехтования и борьбы, на железной дороге появились шесть парней из Содома, и после недолгой и ожесточенной потасовки все они стали нашими пленниками. Но Фрэнки не собирался причинять им никакого зла и отпустил их с миром после того, как получил с них клятву верности Шервудским лесникам.

В семь часов вечера мы выстроились в две шеренги, чтобы вернуться назад. Кто-то из нас недовольно заметил, что уже слишком поздно и что он может опоздать к вечернему чаю. И тогда Фрэнки впервые не рассердился на то, что мы позабыли о том, кто среди нас главный. Он выслушал жалобу, решил, что на сегодня и в самом деле хватит, и повел нас кратчайшим путем, через каменоломню. Фабрики и жалкие улицы на холме стали грязно-желтого цвета, как будто перед грядущей ночной бурей, а облака над городом были розовые. Все это создавало странное впечатление мертвой тишины, поэтому нам казалось, что за нами наблюдают, как будто железнодорожный смотритель видел нас из своей будки и слышал каждое наше слово.

Один за другим мы перелезли через проволочную изгородь, и Фрэнки, нырнув в кусты, сказал нам, что даст сигнал, когда путь будет свободен. Он позвал нас, и мы побежали, согнувшись, как будто под пулеметной очередью. Между пограничной линией и оградой находилось препятствие: это был снятый с рельсов железнодорожный вагон, который служил ремонтной мастерской и складом инструментов одновременно. Фрэнки сообщил нам, что в нем никого нет, но когда мы направлялись к нему, и некоторые из нас уже перебежали поле и поднимались вверх по узкой тропинке, я присмотрелся и увидел, что смотритель открыл дверь своей будки. Я закричал об этом Фрэнки.

Все, что я услышал, было нечленораздельной бранью. Я видел, как смотритель тыкал пальцем в грудь Фрэнки, как будто в самом деле хотел дать ему какой-нибудь ценный совет. Затем Фрэнки начал размахивать руками, как будто не мог потерпеть, что ему преградили дорогу, ведь, как ему казалось, на него смотрит вся его шайка, которая осталась в поле.

Через мгновенье я увидел, как Фрэнки достал из кармана пустую бутылку и ударил ею смотрителя по голове. В напряженной, застывшей тишине я услышал звук удара, а затем крик человека, в котором слились боль, гнев и возмущение. Фрэнки резко повернулся и побежал в мою сторону, перескочив как зебра через изгородь. Затем он поднялся, увидел меня и заорал:

«Беги, Алан, беги! Он сам на это напросился, он сам виноват.»

И мы побежали.

На следующий день меня, моих братьев, сестер и приятелей с моей улицы посадили в муниципальные автобусы, рассовали те немногие вещи, которые разрешено было взять, по бумажным почтовым мешкам, и отравили в Вокшоп. Нас, как и других детей, эвакуировали из города, потому что скоро могли начаться бомбежки. Внезапно Фрэнки лишился всей своей компании, а его самого отвели в полицейский участок за то, что он ударил смотрителя по голове бутылкой. Его так же обвинили во вторжении в чужие владения.

Возможно, начало войны совпало с концом затянувшегося детства Фрэнки, хотя и позже он часто вел себя как большой ребенок. Например, он мог брести с одного конца города до другого, даже когда были дымовые завесы и затемнение, в поисках какого-нибудь кинотеатра, чтобы посмотреть захватывающий вестерн.