Виктор Окунев - Записки лимитчика

Вот она, эта квартира! Меня охватывало родное — многие ночи, проведенные здесь. Немыслимой высоты потолок коридора, где я блуждал взглядом... У меня еще будет время сказать всему этому — всей неприютности, заброшенности: «Здравствуй»...

— Звонил на твой «Вулкан». Вместо завода прорезался твой приятель, — говорил сдавленным голосом, идя за ним вслед. — Что-то напутал ты — тогда в январе!.

Сева приостановился, поглядев на меня с любопытством, словно только сейчас узнал.

— А! Наверно. С «Вулкана»-то я уже ушел... Работаю в другом месте..

— Лучше там?

Он глянул темно, ответил не сразу:

— На хлебозаводе... Легче вообще-то. Оборудование другое — на газу всё. Вертеться, конечно, больше надо! А на угле в котельной — много физической силы отдай. Выматываться стал, почувствовал — тяжело, уходить пора! И ушел.

В углу у окна, в коридоре же — старый друг «Шидмайер». Облезший, пыльный по-прежнему. Фортепьяно, вековая душа. Из Штутгарта.

В комнате прислуги, как ее назвал однажды хозяин, обе постели были заправлены, радовали свежим бельем. Я смотрел на пол, на стол и всюду испытующе; Сева заметил мой пристальный интерес ко всему в комнате, правильно понял меня и сказал:

— Тараканов нет, не беспокойся! Потравил всех хлорофосом. В кухне только если...

Ветер из форточки чуть отдувал знакомые тюлевые шторы — грязноватые, зажелтевшие; в необыкновенно высоком окне виднелись знакомые крыши.

— И мальчики здесь! — сказал я одобрительно. Над диваном-кроватью — в лакированной рамке репродукция любимых мною серовских «Детей».

— А... — сказал Сева, то ли радуясь моему одобрению, то ли пренебрежительно.

Как и в прежние мои приезды, нащупывались мало-помалу общие темы для разговора; и сам разговор понемногу разгорался, попыхивал едким дымком.

— Кого только эта комната не принимала! — сказал Сева, и сам удивился. Точно о женщине сказал. — От самых... самых... — Он затруднился. — До журналистов... кандидатов исторических наук...

Я пытался представить себе всех этих людей — в стенах, оклеенных зеленоватыми повыцветшими обоями. Представить было невозможно. Разве что ижевских... Над топчаном — а я знал, что другая постель — замаскированный топчан, — на уровне головы, на засаленном виднелось выцарапанное жестко, сильной рукой: «Ижевск». Их я представлял, двоих милиционеров, приехавших из этого города. Молодых, несколько хулиганистых, как ни странно... Тацитов обо всем позаботился — комната меня ждала.

Позже, после того как я сходил за рюкзаком на вокзал — оставлял утром в камере хранения, — пили на кухне чай. И сошлись в ней, огромной, бывшей коммунальной, с закопченным и замечательно скошенным мансардным потолком, с двумя четырехконфорочными газовыми плитами, так же, как всегда: он, громыхая ногами в пустыне коридорной, прошел мимо комнаты прислуги; затем было ощутимое явно, сгустившееся ожидание; у меня оставался с дороги кусок полукопченой коопторговской колбасы, полбатона, я появился с этим — у него в кружке на огне шапка заварки готова была уже завалиться набок.

Колбасы моей не принимал — ни-ни. Батона — тоже.

— У меня тут черные корочки... — бормотал, шуршал кульком. — Бери! Я их своими руками наламываю из бракованного хлеба — не подумай чего. Наломаю и сушу.

«Сухой бы я корочкой питалась...» — вспоминал я. Черные корочки появились недавно, еще в январе их не было. Когда оставался без копейки, варил лапшу, закупавшуюся впрок в дни получек.

Чай не то чтобы пил — скорее, чифирил. Замечал:

— Напрасно разбавляешь, напрасно!

Жалел, что пропадает чифирок. При этом, на лице появлялось выражение нищенское, просящее. Проступало вот что: Магаданская область, Охотское побережье. Начинал говорить об этом не один раз. Обрывал себя, умолкал. Там было что-то важное, когда обозначился с л о м; принимались решения — на всю жизнь. Я вспомнил хабаровских.

— Людмила не давала о себе знать?

— Она же в Хабаровске, — отвечал Сева поспешно. Точно боялся появления этого женственного призрака. Он вольно махнул рукой в направлении черного хода — на восток. — Нет, она все взяла. Что смогла! Больше ей ничего, наверно, не надо. И от аспирантуры, и от... — он не договорил.

Мы оба посмотрели на кухонную дверь черного хода.

— Мужика посадила... — сказал Сева неуверенно.

Про то, что посадили Людмилиного мужа, работавшего шофером в какой-то строительной организации, Тацитов говорил мне в январе. Но что именно Людмила посадила — я узнавал впервые. По-моему, он не совсем справедливо добирал все о ней. Докапывался.