Анатолий Аврутин - Журнал «День и ночь» 2011–03 (83)

А другой, зубами стиснув,
я на гору потащу…
(Я геройства не ищу.
Но грибам не дам закиснуть!)»

Намотав конец верёвки
на живот свой, он шагнул
по размытой скользкой бровке
и автобус потянул.

Ноги мощные вбивая,
точно сваи, в глинозём,
Гиппо топал, напевая
ворох слов о том, о сём.

Помня тексты, как в тумане,
ставя рифмы невпопад,
вместо слов: «Комбат, батяня» , —
он: «Потянем, — пел, — комбат!»

Песни сладкое звучанье
будоражило леса,
будто трактора рычанье,
сотрясая небеса.

Так горланя, он по лужам
отбивал ногами такт…
Пусть он вырос неуклюжим,
но не хилым — это факт!

Не вприпрыжку, не проворно,
не катясь, как колобок,
но автобус и платформу —
он на гору заволок.

Тут водитель чем-то грюкнул,
пару раз нажал педаль —
и мотор привычно хрюкнул,
приглашая мчаться вдаль.

Гиппо снял верёвку с брюха,
в мыслях брюки засучил
и, подпрыгнув вверх упруго,
на платформу заскочил.

Там улёгся, как на льдине,
мокр от носа до хвоста.
Вот — корзинка. А в корзине…
Боже мой, она — пуста!

На случайной, видно, кочке
опрокинулась она —
и все дивные грибочки
улетели с её дна.

От потери, скажем честно,
Гиппо малость загрустил.
Но автобус тронул с места
и к столице припустил.

Два часа дорожной скуки,
и — привет, родной Арбат!
Все корзинки взяли в руки
и на свой «улов» глядят.

Только в Гиппином лукошке
ни грибочка не найти.
Не осталось там ни крошки —
всё рассыпалось в пути!

Он уже собрался двинуть
в дом, где он в столице жил,
вдруг ему в его корзину
кто-то гриб свой положил.

И другой, и третий следом —
подбежали все подряд.
«Будешь, Гиппо, ты с обедом!» —
улыбаясь, говорят.

Все хохочут: «Как удачно
ты на горку нас подвёз!» —
и при том целуют смачно
прямо Гиппо в мокрый нос.

Или, гладя шею Гиппо,
каждый ласково, как мог,
говорил ему: «Спасибо!
Ты нам здорово помог!»

«Если бы не ты, дружище,
мы бы ночь, подмогу ждя,
без постели и без пищи
мучились среди дождя…»

...........................................

…Так прошла суббота эта
накануне сентября.
И пришла, сменяя лето,
осень, золотом горя.

А за ней — в клубах мороза —
уж зима кричит: «Держись!..»

(…Впрочем — это больше проза.
Хоть и проза тоже — жизнь.)

Ночью спал он у комода,
днём работал для народа —
не считал себя «крутым».

Он любил Москву всем сердцем
за открытый нрав её.
Ел салат с зелёным перцем
и ценил своё житьё.

Но порой, придя с работы
и хватив кваску бокал,
он родимое болото
вдруг с тоскою вспоминал.

Да, с Москвою он сроднился,
но душа зовёт назад.
«Где родился — там сгодился», —
как в России говорят.

Видно, надо возвращаться —
там и мама, и отец.
Видно, час пришёл прощаться,
есть всегда всему конец.

Рассчитавшись в зоопарке,
он на все свои рубли
накупил родне подарки,
чтоб и в Африке могли

вечерком, средь звона мошек,
прежде, чем улечься и спать —
сто весёленьких матрёшек
друг из дружки вынимать…

Только как ему вернуться?
В самолёт залезет он —
будет там не разминуться:
он расклинит весь салон.

Вдруг случится так, что надо
пассажирам в туалет,
а проход огромным задом
загорожен — хода нет!

Надо срочно делать что-то,
ведь не зря, едва лишь ночь —
и вплывает в сон болото,
а Москва — отходит прочь…

…В мире много бед и злости,
но не меньше и чудес.
И пришёл вдруг к Гиппо в гости
сам министр МЧС.

В жизни множество подарков
ждёт на каждом нас шагу.
И, горя улыбкой яркой,
говорит ему Шойгу:

«Вертолёты дружным строем
завтра в Африку летят.
Мы дома там людям строим
и детсадик для ребят.