Анатолий Аврутин - Журнал «День и ночь» 2011–03 (83)

Как грустно, я не спал давным-давно
Так, чтобы мир во сне перевернулся,
И я на горнем облаке проснулся
Со всем небесным царством заодно.

И был бы я большой, как шар земной.
В себя вмещал бы горы и долины,
И воды, и подводные глубины,
Лёд полюсов и африканский зной.

И говорил бы я на языке
Зверей и птиц, и земноводных гадов.
И слышал бы я даже звук раскатов,
Рождающихся в хлебном колоске.

Так часто в детстве, озирая дом,
Как небо, в пробуждении счастливом
Я ощущал себя огромным миром.
Но, повзрослев, стал атомным ядром.

Не избежать реакции цепной,
Запущенной от райского изгнанья.
За первородный грех от наказанья
Не откупиться никакой ценой.

В любви скорбя о жизни всей
Изгнанником земного Рима,
Не возлюби души своей
Во имя Иерусалима.

Мир по-звериному ревёт
И рвёт материю вселенной.
Но царство Божие грядёт
Звездой двенадцатиколенной.

Вкус дольней соли на губах,
В глазах — кручинная отрава,
В руках и под ногами — прах —
Вот сердца скорбная оправа.

Колокола семи церквей
В крови гудят неутолимо:
Не возлюби души своей
Во имя Иерусалима.

Мирозданье — как сеть Интернет.
В нём живая душа виртуальна.
Лишь у Бога в нём адреса нет,
Он один существует реально.

Я в пространство кричу и стучу
Глыбой сердца, как будто по раме.
Я до Бога добраться хочу
И увидеть весь мир на экране.

Но боюсь, что экран этот чист,
Как затёртый веками папирус,
Что вселенский компьютер завис,
Распознав человеческий вирус.

Судьбу испробовав с ножа,
У церкви мёрзли три бомжа
И стайка нищенок убогих.
И я спросил:
— Скажи, душа,
Свобода разве хороша?
— Да, хороша.
Но не для многих.

Ища земным делам оплот,
Молиться шёл честной народ.
И щедро сыпал подаянье.
И я изрёк:
— Блажен ведь тот,
Кто милостыню подаёт,
Свободу чтя, как состраданье.

Душа одёрнула:
— Предаст!
Свободу за казну продаст,
За власть и славу. Хоть сегодня…
Лишь тот свободен, кто отдаст
Последнее и тем воздаст
Во славу царствия Господня.

Я оробел, как в судный час:
— Душа, а ты не Божий глас?
И, осознав головотяпство,
Я в церковь поспешил, крестясь:
— Господь наш, неразумных нас
Помилуй и прости нам рабство…

Я в храм вошёл. И было дивно мне
Проникнуть сердцем в пенье хоровое,
И осознать желанье мировое,
Живую душу нянчить на земле.

Читал молитву иеромонах.
И я вослед возвышенно крестился.
И святый крест таинственно светился,
Как кровяной потусторонний знак.

Сказал мне спутник, взор мой отыскав:
«Вы как? По одному… на причащенье»…
И принял лоб мой влажное крещенье.
И целовал я праздничный рукав.

И был уж я не я. А ввысь и вширь
Росли любви вселенские объятья.
И были мне насельники, как братья.
И был мне домом правды монастырь.

О, как же долго я искал оплот
Душе в миру, прекрасном, но жестоком!
И вот стою, открывшись, перед Богом.
И болью Слова переполнен рот.

Всё начинать мне с чистого листа.
Я и во сне шепчу одну молитву:
«Господь, даруй мне вышних сил на битву
Во имя славы веры во Христа».

Языческий ветер Норвегии дует за пазуху. Скоро паром.
Мы узнаём друг друга по запаху. Мы живём,
Можно сказать, одинаково: курим, пьём,
Кто-то не пьёт, но обязательно курит.
Мы отличаемся скуластым обветрившимся лицом
И не любим стульев.
Мы — дети парусных яхт, поездов, автостопа. В конце —
Не видно конца. Устаём от дорожных сцен,
От границ, от таможни, валюты, разницы цен.
Иногда сорим деньгами налево-направо,
Иногда по карманам ищем последний цент —
Чисто наша забава.
Мы узнаём друг друга по силуэту, походке, но
Никогда не здороваемся, будто всё равно,
А на самом-то деле боимся мы все одного —
Проснётся тоска по дому и по семье,
Собьёмся в пару в попытке выстроить новый дом на чужой земле,
И останемся гнить в тёплом, мягком цветном тряпье,
Как те, над кем мы всегда смеялись, всегда смеёмся. К чёрту дома.
Языческий ветер Норвегии за рукава —
Иди, ты свободен! И помни, не стало тепла,
Не стало уюта — ты всё променял на дорогу.
Теперь всё твоё — этот порт, полюса, города.
Ведь это так много.